И чем выше я шел тем ясней рисовались
Константин Бальмонт — Я мечтою ловил уходящие тени: Стих
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Анализ стихотворения «Я мечтою ловил уходящие тени» Бальмонта
Константин Дмитриевич Бальмонт относится к плеяде старших символистов Серебряного века. Примером лирики подобного направления служит стихотворение «Я мечтою ловил уходящие тени».
Стихотворение написано в 1894 году. Его автору исполнилось 27 лет, он выпустил сборник стихов «Под северным небом», достаточно тепло принятый критикой, занялся переводческой деятельностью. Но еще несколько лет назад после разрыва с родителями он бедствовал и сомневался в своих литературных способностях.
По жанру — философская лирика, по размеру — четырехстопный анапест с перекрестной рифмой, 5 строф. Большинство рифм открытые, много глагольных. Лирический герой — сам поэт. Композиция единая, одночастная: герой поднимается по ступеням. Стихотворение не относится к лучшим образцам поэзии К. Бальмонта, оно типично для тогдашнего символизма.
Человек здесь поставлен в центр мироздания: в Библии лестница спускается с небес на землю, здесь — наоборот. Герой не раздумывая совершает подъем на некую грандиозную башню, возможно, ту самую, Вавилонскую. Впрочем, о том, что ждет его наверху, не сообщается. Есть сходство со стихотворением Ф. Тютчева «Сон на море», персонаж которого также в мечтах покидает Землю. Невесомость и волшебное происхождение лестницы подчеркивает олицетворение «дрожали ступени». Много раз повторяются глаголы, создавая иллюзию восхождения: наступила, рисовались, дрожали.
Есть и другие повторы: уходящие тени, тем ясней, уж ночь. Лексика возвышенная. Сравнение: сияньем словно ласкали. Антитеза: ночь для Земли, для меня дневное светило. Эпитеты: дремлющих, огневое, отуманенный. Инверсия: сверкали выси. Синекдоха: ступени под ногой. Звукопись: шипящие и свистящие согласные.
Прописная буква в написании слов: Небес, Земли. Так поэт подчеркивает, что это аллегории, метафоры, что он идет не в открытый космос, а в мир мечты и фантазии. В переносном смысле поэт говорит о восхождении к вершинам мастерства: я узнал, как ловить. Но и останавливаться на достигнутом он не собирается: и все выше я шел. Последнее четверостишие возвращает читателя к первому.
Конец XIX века был переломным для становления К. Бальмонта как поэта. Получив поддержку В. Брюсова, поэт все смелее ищет себя в литературе, его слог становится музыкальнее, а темы — разнообразнее. Примером такого поиска является стихотворение «Я мечтою ловил уходящие тени».
Стихотворение и анализ «Я мечтою ловил уходящие тени…»
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовалисль,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
Краткое содержание
В стихотворениях Константина Бальмонта нередко встречаются элементы, присущие романтическому направлению в литературе. Это наблюдается даже в тех его работах, которые посвящены серьезным проблемам. Такое явление можно считать своеобразным подходом поэта к созданию литературного произведения. Стихотворение «Я мечтою ловил уходящие тени…» написано в таком же ключе. В нем раскрываются мысли автора по поводу собственных творческих успехов и достижений. Бальмонт описывает свои взлеты на пути к вершине поэтического мастерства.
И. Чеботарева. Восхождение. 2015
Автор настолько изящно преподносит читателю этапы своего восхождения, что с первого раза догадаться, о чем он хотел сказать, достаточно трудно. Начало покорения литературного Олимпа он описывает довольно иронично: «Я на башню всходил, и дрожали ступени, и дрожали ступени под ногой у меня». Только общий контекст произведения раскрывает смысл этого признания: автор настойчиво продвигается к своей цели, мечтая об известности и славе.
Как истинный символист, при помощи образов он описывает свое, захватывающее дух, восхождение. Чем выше он поднимается над землей, тем меньше обращает внимание на своих недоброжелателей. «И внизу подо мною уж ночь наступила», – этой фразой Бальмонт характеризует людей, которые из зависти мешают ему обрести поэтическую славу. Но все это остается позади, впереди есть только заветная мечта, где ярче «блистало дневное светило, огневое светило догорало вдали».
Анализ
История создания
На протяжении своего творчества Бальмонт нередко обращался к различным литературным направлениям и стилям. В результате этих экспериментов рождались произведения, в которых символизм поэта приобретал романтические оттенки. Примером этому служит анализируемое стихотворение, которое появилось в 1895 году. Обсуждая в нем довольно прозаическую тему, автор преподносит ее с таким изяществом, что текст приобретает черты романтического произведения, наполненного восторгом и красотой. Фраза «мечтою ловил уходящие тени» говорит о прекрасных моментах, которые сопровождают поэта во время его стремительного взлета.
Персонажи и образы
Главный персонаж стихотворения – герой-неоромантик. Известно, что представители этого течения отвергали прозу жизни и прославляли героизм и подвиги, совершаемые в своеобразной, непохожей на этот мир обстановке. Мечта героя состоит в том, чтобы остановить время и познать духовное обновление, приблизившись к вечности.
На самом верху, там, куда он стремится, звучит мелодия: «и какие-то звуки вокруг раздавались», которая означает, что высший мир не отвергает его. Такое описание напоминает сюжеты романтических произведений, где одинокий герой, бросив вызов бренности всего земного, воссоединяется с божественным началом. Таким образом, он становится избранным, что очень характерно для персонажей эпохи символизма. Открывшуюся ему истину он стремится донести до остальных людей, которые только встали на этот путь.
Композиция
Стихотворение состоит из пяти строф, каждая из которых представляет собой четверостишие. Все они по смыслу связаны между собой. Композиция произведения кольцевая: в конце мечта героя, озвученная в первой строфе, почти осуществилась: «я узнал, как ловить уходящие тени». Но самые последние строки: «и все выше я шел, и дрожали ступени, и дрожали ступени под ногой у меня» говорят о незавершенности этого пути. До вершины еще далеко, и дорога к ней может оказаться бесконечной.
Литературное направление произведения – символизм с элементами романтизма. По жанровой принадлежности – это элегия.
Размер и средства художественной выразительности
Особенной, чарующей ритмики автор добивается при помощи четырехстопного анапеста с перекрестной рифмовкой (АВАВ). Женская и мужская рифмы чередуются друг с другом.
Одухотворение природы достигается при помощи эпитетов: «огневое светило», «сияньем прощальным», «дремлющих гор». С этой же целью используется олицетворение: «выси… нежно ласкали». На протяжении текста четырежды повторяется метафора «дрожали ступени». Это выражение становится символом неустойчивой лестницы, пути, по которому продвигается герой. Присутствие развернутой метафоры «уходящие тени потускневшего дня» означает еще один прожитый день.
Проблематика и основная идея произведения
Главную мысль произведения поэт сосредоточил на движении вперед, к намеченной цели. Идти в этом направлении нужно, невзирая ни на какие препятствия. В этом смысле стихотворение несет в себе позитивный заряд. Автор, имея определенный опыт, делится им с читателем, желая помочь тем, кто отважится повторить его путь.
Я узнал, как ловить уходящие тени
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
(c) Константин Бальмонт
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ
1867-1942
В начале века Константин Дмитриевич Бальмонт — популярнейший из русских поэтов. «Кто равен мне в моей певучей силе? Никто, никто», — горделиво заявлял он. Особой музыкальности стиха, «певучей силе», с которой Бальмонт выразил переживания лирического Я, настроения времени, он и был обязан небывалому успеху у читателя, признанию со стороны Чехова. Чайковского, Горького, Брюсова, Блока, Анненского.
Происходил Бальмонт из дворянской семьи, вырос в усадьбе близ Шуи Владимирской губернии и рано пленился «печальной красотой» среднерусской природы (за нее и «десяти Италии не возьму», писал поэт). Участник революционных кружков, Бальмонт был исключен из гимназии и университета; высокую филологическую культуру, знание множества языков дало ему самообразование, длившееся всю жизнь. Литературным «восприемником» Бальмонта стал Короленко, пожелавший самодисциплины дару юноши. Но этому совету Бальмонт не внял; творя «с радостной торопливостью», он впадал в многословие и бессчетно повторялся. Наследие поэта крайне неровно; среди десятков книг его лирики в стихах и прозе испытание временем выдержало далеко не всё.
Первый, ученический «Сборник стихотворений» Бальмонт издал в 1890 г. К символизму обратился после встречи в 1894 г. с Брюсовым, став затем одним из первых в кружке поэтов издательства «Скорпион». Меланхолическую «осеннюю» лирику природы и любви (сб. «Под северным небом». М., 1894 и «В безбрежности». М., 1895) сменили в книге Бальмонта «Горящие здания» (М., 1900) «кинжальные слова» героя-индивидуалиста, примерявшего модную ницшеанскую маску («Всё равно мне, человек /Плох или хорош. »). Образ русского декадента, «брата» Бодлера и Э. По, эпатирующее презрение к общепринятому, грим «художника-дьявола» часто мешали видеть другой лик Бальмонта-поэта, чьей доминантой Анненский считал «нежность и женственность». В стихах Бальмонта рядом с «цветами зла» росли и «придорожные травы», «смятые невидевшим тяжелым колесом», — этот навеянный Некрасовым символ участи обездоленных. В стремлении быть «испанцем», жаждавшим «цветов багряных», Бальмонт порой попадал на грань безвкусицы (пресловутое «Хочу быть дерзким, хочу быть смелым. Хочу одежды с тебя сорвать»); искреннее и долговечнее оказались «утренние» мотивы его любовной лирики.
Подъем творческой и политической активности поэт испытал в канун первой русской революции. Его лучший сборник «Будем как Солнце» (М., 1903) запечатлел в космических метафорах переживание единства поэта с животворящими силами бытия и своеобразно выразил мажорное общественное настроение. Сатиры Бальмонта на «Николая Последнего», ходившие в списках («Маленький султан», «Наш царь — Мукден, наш царь Цусима»), а также его гимны революционным рабочим в большевистской газете «Новая жизнь», в изданной горьковским «Знанием» и конфискованной полицией книжке «Стихотворения» (СПб., 1906) заставили его уйти в эмиграцию до 1913 г.
Увлекающейся, «стихийной» натуре Бальмонта оказалась близка возникшая в бурно менявшемся мире «философия мгновения» («Я каждой минутой сожжен, /Я в каждой измене живу»). Впечатлительности «ветроподобного» лирического героя ответили приемы субъективного импрессионизма
с его непосредственностью самовыражения, летучей зыбкостью обрата и «внезапной строкой», спешившей «сказать мгновенью “Стой!”». Но еще Вяч. Иванов заметил, что, при всем многообразии художественных личин, Бальмонт-романтик оставался верен красоте порыва к «горным вершинам» творчества и непримирим к «трусости духа» и «раболепию рабов».
Импровизационному в своей сути искусству Бальмонта, понимавшего «поэзию как волшебство» (так он назвал свою лекцию 1914 г.), было чуждо все рассудочное. «Творец-ребенок», восхищенно писала о Бальмонте Цветаева, противоставляя его моцартианство сальеризму Брюсова. Бальмонту редко давалась стилизация; «заморским гостем», по слову Цветаевой, оставался он даже в сфере русского фольклора (напр., в сб. «Жар-птица». М., 1907). Тем не менее ряд книг посвятил вариациям на темы поэзии народов мира, от древних ацтеков до западных славян (напр., «египетские» стихи в сб. «Зарево зорь». М., 1912). Страстный путешественник, Бальмонт побывал на всех континентах; он один из видных русских переводчиков (сочинений Кальдерона, Шелли. Э. По, Калидасы, Руставели и мн. др.). Но широта творчества мешала его глубине. В сборниках 1910-х годов («Ясень. Видение древа.» М., 1916; «Сонеты солнца, меда и луны.» М., 1917) мастерство стиха не вернуло поэзии Бальмонта былой силы. Лишь в самых поздних стихотворениях, подсказанных тоской по родине, выступил ее проникновенный образ. Уехав из Москвы в 1920 г. (как ему тогда казалось, ненадолго), поэт провел на чужбине более двадцати лет и умер нищим, полузабытым и полубезумным в одном из пригородов Парижа.
Изд.: Бальмонт К. Стихотворения. Л., 1969. («Б-ка поэта». Большая серия).
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вокруг раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
А внизу подо мною уж ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей Земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И всё выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
ЧАЙКА
Чайка, серая чайка с печальными криками носится
Над холодной пучиной морской.
И откуда примчалась? Зачем? Почему ее жалобы
Так полны безграничной тоской?
Бесконечная даль. Неприветное небо нахмурилось.
Закурчавилась пена седая на гребне волны.
Плачет северный ветер, и чайка рыдает, безумная,
Бесприютная чайка из дальней страны.
ЛЕСНЫЕ ТРАВЫ
Я люблю лесные травы
Ароматные,
Поцелуи и забавы
Невозвратные.
Колокольные призывы
Отдаленные,
Над ручьем уснувшим ивы
Полусонные.
Очертанья лиц мелькнувших
Неизвестные,
Тени сказок обманувших
Бестелесные.
Всё, что манит и обманет
Нас загадкою
И навеки сердце ранит
Тайной сладкою.
ВЛАГА
С лодки скользнуло весло.
Ласково млеет прохлада.
«Милый! Мой милый!» — Светло,
Сладко от беглого взгляда.
Лебедь уплыл в полумглу,
Вдаль, под луною белея.
Ластятся волны к веслу,
Ластится к влаге лилея.
Слухом невольно ловлю
Лепет зеркального лона.
«Милый! Мой милый! Люблю. »
Полночь глядит с небосклона.
КИНЖАЛЬНЫЕ СЛОВА
I will speak daggers.
Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Упоение покоя —
Усыпление ума.
Пусть же вспыхнет море зноя,
Пусть же в сердце дрогнет тьма.
Я хочу иных бряцаний
Для моих иных пиров.
Я хочу кинжальных слов
И предсмертных восклицаний!
ПРОПОВЕДНИКАМ
Сонет
Есть много струй в подлунном этом мире,
Ключи поют в пещерах, где темно,
Звеня, как дух, на семиструнной лире,
О том, что духам пенье суждено.
* Я буду говорить резко (дословно: «Я буду говорить кинжалами»). — Гамлет (англ.).
Нам в звонах — наслаждение одно,
Мы духи струн мирских на шумном пире,
Но вам, врагам, понять нас не дано,
Для рек в разливе надо русла шире.
Жрецы элементарных теорем,
Проповедей вы ждете от поэта?
Я проповедь скажу на благо света —
Не скукой слов, давно известных всем,
А звучной полногласностью сонета,
Не найденной пока еще никем!
ПРИДОРОЖНЫЕ ТРАВЫ
Спите, полумертвые увядшие цветы,
Так и не узнавшие расцвета красоты,
Близ путей заезженных взращенные творцом,
Смятые невидевшим тяжелым колесом.
В час, когда все празднуют рождение весны,
В час, когда сбываются несбыточные сны,
Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя,
Возле вас раскинулась заклятая стезя.
Вот, полуизломаны, лежите вы в пыли,
Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли,
Вы, что встретить счастие могли бы, как и все,
В женственной, в нетронутой, в девической красе.
Спите же, взглянувшие на страшный, пыльный путь,
Вашим равным — царствовать, а вам — навек уснуть.
Богом обделенные на празднике мечты,
Спите, не видавшие расцвета красоты.
СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ
Святой Георгий, убив Дракона,
Взглянул печально вокруг себя.
Не мог он слышать глухого стона,
Не мог быть светлым — лишь свет любя.
Он с легким сердцем, во имя Бога,
Копье наметил и поднял щит.
Но мыслей встало так много, много —
И он, сразивши, сражен, молчит.
И конь святого своим копытом
Ударил гневно о край пути.
Сюда он прибыл путем избитым.
Куда отсюда? Куда идти?
Святой Георгий, святой Георгий,
И ты изведал свой высший час!
Пред сильным Змием ты был в восторге,
Пред мертвым Змием ты вдруг погас!
БЕЗГЛАГОЛЬНОСТЬ
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора, —
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье — глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, —
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я — внезапный излом,
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей.
Переплеск многопенный, разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли самобытной,
Переклички лесные зеленого мая —
Всё пойму, всё возьму, у других отнимая.
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя и в других,
Я — изысканный стих.
ИЗ ЦИКЛА «ЧЕТВЕРОГЛАСИЕ СТИХИЙ»
Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце
И выси гор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.
Я победил холодное забвенье,
Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
Всегда пою.
Мою мечту страданья пробудили,
Но я любим за то.
Кто равен мне в моей певучей силе?
Никто, никто.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце,
А если день погас,
Я буду петь. Я буду петь о солнце
В предсмертный час!
ТИШЕ, ТИШЕ
Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды,
Слишком долго вы молились, не забудьте прошлый свет.
У развенчанных великих, как и прежде, горды вежды,
И слагатель вещих песен был поэт и есть поэт.
Победитель благородный с побежденным будет ровен,
С ним заносчив только низкий, с ним жесток один дикарь.
Будь в раскате бранных кликов ясновзорен, хладнокровен,
И тогда тебе скажу я, что в тебе мудрец — и царь.
Дети Солнца, не забудьте голос меркнущего брата,
Я люблю в вас ваше утро, вашу смелость и мечты,
Но и к вам придет мгновенье охлажденья и заката, —
В первый миг и в миг последний будьте, будьте как цветы.
Мои проклятия — обратный лик любви,
В них тайно слышится восторг благословенья.
И ненависть моя спешит, чрез утоленье,
Опять, приняв любовь, зажечь пожар в крови.
Я прокляну тебя за низость обмеленья,
Но радостно мне знать, что мелкая река,
Приняв мой снег и лед, вновь будет глубока,
Когда огонь весны создаст лучи и пенье.
Когда душа в целях, в душе кричит тоска,
И сердцу хочется к безбрежному приволью.
Чтоб разбудить раба, его я раню болью,
Хоть я душой нежней речного тростника.
Чу, песня пронеслась по вольному раздолью,
Безумный плеск волны, исполненной любви,
Как будто слышен звон: «Живи! Живи! Живи!» —
То льды светло звенят, отдавшись водополью.
ЧЕЛОВЕЧКИ
Человечек современный, низкорослый, слабосильный,
Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин,
Весь трусливый, весь двуличный, косодушный, щепетильный,
Вся душа его, душонка — точно из морщин.
Вечно должен и не должен, то — нельзя, а это — можно,
Брак законный, спрос и купля, облик сонный, гроб сердец.
Можешь карты, можешь мысли передернуть — осторожно,
Явно грабить неразумно, но — стриги овец.
Монотонный, односложный, как напевы людоеда:
Тот упорно две-три ноты тянет-тянет без конца,
Зверь несчастный, существует от обеда до обеда,
Чтоб поесть — жену убьет он, умертвит отца.
Этот ту же песню тянет, — только он ведь просвещенный,
Он оформит, он запишет, дверь запрет он на крючок.
Бледноумный, сыщик вольных, немочь сердца, евнух сонный,
О, когда б ты, миллионный, вдруг исчезнуть мог!
КАК Я ПИШУ СТИХИ
Рождается внезапная строка,
За ней встает немедленно другая,
Мелькает третья, ей издалека
Четвертая смеется, набегая.
И пятая, и после, и потом,
Откуда, сколько — я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом
И, право, никогда — не сочиняю.
О, какая тоска, что в предсмертной тиши
Я не слышал дыханья певучей души,
Что я не был с тобой, что я не был с тобой,
Что одна ты ушла в океан голубой.
НАШ ЦАРЬ
Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,
Наш царь — кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму — темно.
Наш царь — убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, — час расплаты ждет.
Кто начал царствовать Ходынкой,
Тот кончит, встав на эшафот.
ПЕРУН
У Перуна рост могучий,
Лик приятный, ус златой,
Он владеет влажной тучей,
Словно девой молодой.
У Перуна мысли быстры,
Что захочет — так сейчас.
Сыплет искры, мечет искры
Из зрачков сверкнувших глаз.
У Перуна знойны страсти,
Но, достигнув своего,
Что любил он — рвет на части,
Тучу сжег — и нет его.
ПРЕКРАСНЕЙ ЕГИПТА
Прекрасней Египта наш Север.
Колодец. Ведерко звенит.
Качается сладостный клевер.
Горит в высоте хризолит.
А яркий рубин сарафана
Призывнее всех пирамид.
А речка под кровлей тумана.
О, сердце! Как сердце болит!
АЛЫЧА
Цветок тысячекратный, древо-цвет,
Без листьев сонм расцветов белоснежных,
Несчетнолепестковый бледносвет,
Рой мотыльков — застывших, лунных, нежных.
Под пламенем полдневного луча,
На склоне гор, увенчанных снегами,
Белеет над Курою алыча,
Всю Грузию окутала цветами.
Апрель 1914. Тифлис
Для чего звучишь ты, рог пастуший?
Или разбрелись твои стада?
Дымны дали, степи, глуби, глуши.
Бродит — ах, должна бродить! — беда.
Для чего поешь ты, заунывный?
Душу манишь, мучаешь — зачем?
Я, как ты, был звонкий и призывный,
Но в немой пустыне стал я нем.
Не сдержать травинке ветра в поле,
Не удержит бурю малый цвет.
Мы в неволе видим сон о воле,
Но на воле в вольном воли нет.
Для чего ж ты плачешь, звон свирели?
Будем верить в то, что впереди.
Нужно спать. Все птицы песню спели.
Рог пастуший, сердце не буди.
ЧЕРКЕШЕНКЕ
Я тебя сравнить хотел бы с нежной ивою плакучей,
Что склоняет ветви к влаге, словно слыша звон созвучий.
Я тебя сравнить хотел бы с юным тополем, который,
Весь смолистый, в легкой зыби к небесам уводит взоры.
Я тебя сравнить хотел бы, видя эту поступь, дева,
С тонкой лилией, что стебель клонит вправо, клонит влево.
Я тебя сравнить хотел бы с той индусской баядерой,
Что сейчас-сейчас запляшет, чувства меря звездной мерой.
Я тебя сравнить хотел бы. Но игра сравнений тленна,
Ибо слишком очевидно: ты средь женщин несравненна.
28 июля 1919
Ново-Гиреево
ОСЕНЬ
Я кликнул в поле. Глухое поле
Перекликалось со мной на воле.
А в выси мчались, своей долиной,
Полет гусиный и журавлиный.
Там кто-то сильный, ударя в бубны,
Раскинул свисты и голос трубный.
И кто-то светлый раздвинул тучи,
Чтоб треугольник принять летучий.
Кричали птицы к своим пустыням,
Прощаясь с летом, серея в синем.
А я остался в осенней доле —
На сжатом, смятом, бесплодном поле.
ЗДЕСЬ И ТАМ
Здесь гулкий Париж — и повторны погудки,
Хотя и на новый, но ведомый лад.
А там на черте бочагов — незабудки,
И в чаще — давнишний алкаемый клад.
Здесь вихри и рокоты слова и славы,
Но душами правит летучая мышь.
Там в пряном цветеньи болотные травы,
Безбрежное поле, бездонная тишь.
Здесь в близком и в точном — расчисленный разум,
Чуть глянут провалы — он шепчет: «Засыпь!»
Там стебли дурмана с их ядом и сглазом,
И стонет в болотах зловещая выпь.
Здесь вежливо холодны к Бесу и к Богу,
И путь по земным направляют звездам.
Молю тебя, Вышний, построй мне дорогу,
Чтоб быть мне хоть мертвым в желаемом Там.