И каждый кричал что он 25

Еще один раз – Аквариум

«Еще один раз» – песня группы «Аквариум» из альбома «Лошадь белая». Автор текста и музыки – Борис Гребенщиков. Премьера композиции состоялась в 2008 году.

Аквариум – Еще один раз – слушать

Интересные факты

Песню группы «Аквариум» «Еще один раз» Борис Гребенщиков называл страшной. По его мнению, она одна стоит всего альбома «Сестра Хаос». При этом автор обращает внимание, что вникать нужно не только в то, что именно поется, но и как это делается.

Аквариум – Еще один раз – текст

Серые следы на сером снегу,
Сбитые с камней имена.
Я много лет был в долгу,
Мне забыли сказать,
Что долг заплачен сполна.
Пахнет застарелой бедой,
Солнцу не пробиться в глубину этих глаз.
Теперь мне все равно,
Что спрятано под темной водой,
Едва ли я вернусь сюда еще один раз.

Есть одно слово,
Которое сложно сказать,
Но скажи его раз, и железная клетка пуста.
Останется ночь, останется снежная степь,
Молчащее небо и северная звезда.
И кажется, что там впереди,
Что-то непременно для нас.
Но сколько ни идешь,
Отсюда никуда не уйти –
Едва ли я вернусь сюда еще один раз.

Над скудной землей бешено кричит воронье,
Над ними синева, но они никуда не взлетят.
У каждого судьба, у каждого что-то свое,
Они не выйдут из клетки,
Потому что они не хотят.
И если выбить двери плечом,
Все выстроится снова за час.
Сколько ни кричи –
Пустота в пустоту ни о чем,
Есть повод прийти сюда еще один раз.

Источник

И каждый кричал что он 25

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Повесть Гоголя «Ночь перед рождеством», входящая в цикл ранних его повестей под общим названием «Вечера на хуторе близ Диканьки», – произведение программное для писателя: в нем обозначены многие темы, идеи, образы, характеры, судьбы, герои, которые будут сопровождать великого художника на всем его сложном пути. В повести этой создан замечательный эпически масштабный образ простого человека – кузнеца Вакулы, перед энергией которого, умом и трудолюбием отступают злые козни, злые силы, людские пороки и происки чертей.

Кузнец Вакула – единственный в своем роде гоголевский характер, в котором запечатлены мечты писателя о сильной и гармонической натуре, созданной для свободного, радостного, полезного труда. Обычно говорится, что Гоголь не писал образов положительных, что, в совершенстве раскрывая души мертвые, он заставлял ненавидеть их, отвергал и тем самым утверждал идеалы добра, воспевал честность и добродетель.

Все это так, но прежде чем Гоголь осознал назначение своей музы и, по его собственному выражению, «припряг подлеца», чтобы выставить его на всенародное осмеяние, он заострил свое перо на характерах благородных.

Не создав образа мечтателя о всеобщей справедливости, милого юноши Ганца Кюхельгартена, в первой своей стихотворной поэме, не написав жизнеутверждающего характера кузнеца Вакулы, не воспев мужественного народного богатыря Тараса Бульбу, Гоголь, может быть, не смог бы так полно осознать и свою подвижническую задачу – обличение мертвых душ тогдашней России во имя будущей ее изумительной жизни.

И хотя схематичным было бы разделение, у классиков особенно, на героев положительных и персонажей обличаемых – хотя у Гоголя и те и другие постоянно встречаются, соседствуют на страницах одних и тех же произведений, – все-таки важно и должно обозначить ведущее направление данной повести, пьесы, данного конкретного этапа творчества. А ведущей интонацией первых прозаических творений Гоголя была все же интонация оптимистическая, светлая, жизнелюбивая.

Создавая сильные и цельные характеры, Гоголь как бы искал ту архимедову точку опоры, утвердившись на которой можно перевернуть мир. В дальнейшем он попытается перевернуть несправедливый мир сокрушительным огнем сатиры, но для этого художнику надо будет знать, что за ним стоят такие герои, как кузнец Вакула, несгибаемые защитники родной земли Тарас Бульба и его сын Остап.

Кузнец Вакула занимает особое место и среди немногочисленных положительных образов гоголевского творчества. Если Тарас и Остап раскрывались как замечательные натуры на поле брани, то характер Вакулы раскрывается вне битв и народных потрясений, когда выявиться мужеству и благородству души сложнее.

С первых же страниц повести Гоголь обращает внимание читателей на замечательное свойство Вакулы – кузнец постоянно занят делом, к нему отовсюду стекаются люди с бесчисленными просьбами: тому починить бричку, тому сделать сундук, тому расписать узорами новую посуду, – вся Диканька пользовалась мисками, раскрашенными Вакулой. Если кузнец кому-нибудь хочет напомнить о себе, то говорит только о сделанной работе. В Петербурге встречается Вакула с запорожцами, приехавшими по общинным своим делам. Сначала они не узнают бедного просителя, но Вакула напоминает: «Это я, Вакула, кузнец! Когда проезжали осенью через Диканьку… новую шину тогда поставил на переднее колесо вашей кибитки…»

Даже любимой, Оксане, кузнец рассказывает о своем деле: он готовит ей роскошный подарок – окованный железом ларец, расписанный пылающими красными и синими цветами. Жар своей души передает Вакула, рассказывая о «жарком» сиянии рисунков для Оксаны; он думает, что покорить девушку можно скорее всего трудолюбием, верностью своему делу, надежностью своих крепких рук. Однако капризная Оксана не ценит скромности влюбленного, ей подавай необычные, богатые подарки, к примеру туфли, «которые носит сама царица». Но не понятый Оксаной Вакула не изменяет себе – только на свои силы, на свой труд рассчитывает этот мужественный и честный герой Гоголя.

Любопытно, что даже в самые дурные минуты, когда Оксана так и не отвечает на его пылкую любовь, Вакула не предается бесцельной печали, как иные романтические герои, не посылает неумолимой красавице жестокие упреки. Кузнец Вакула, расстроившись после очередного неудачного свидания с Оксаной, «рассеянно оглядывал углы своей хаты…» и «наконец остановил глаза на мешках: „Зачем тут лежат эти мешки? их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу!“

Примечательная деталь: глаза и руки трудового человека постоянно ищут дела. «Через эту глупую любовь я одурел совсем» – так не скажут ни романтический пушкинский Алеко, ни демонические лермонтовские герои. Так может сказать только гоголевский Вакула, оседлавший даже самого черта, когда тот понадобился ему для дела. И черт, никуда и никому не нужный, пошел в дело, и его употребил кузнец на пользу. Повез-таки его на себе нечистый в Петербург, за туфельками для Оксаны.

Замечательна и всегдашняя тяга Вакулы к прекрасному, умение ценить и понимать творческий труд. Какие бы дорогие предметы ни увидел Вакула, он ценит вещи по вложенному в них труду. Вот и во дворец попал Вакула, но не царица, не придворные занимают диканьского кузнеца. Перед картинами прославленных мастеров как вкопанный остановился Вакула. Есть у него, жителя далекого хутора, врожденное чувство прекрасного, живое ощущение красоты, запечатленной рукою мастера. «Что за картина! что за чудная живопись! – рассуждал он, – вот, кажется, говорит! кажется, живая. а краски! боже ты мой, какие краски!» Внимание кузнеца привлекает здесь каждая мелочь, выполненная с душой, каждая деталь, близкая его профессии. «Сколь, однако ж, ни удивительны сии малевания (думал кузнец о картинах. – И. В.), но эта медная ручка, – продолжал он, подходя к двери и щупая замок, – еще большего достойна удивления. Эк какая чистая выделка. » И по лестнице не прошел он зевая. Не богатством дворцовым был ослеплен, но мастерством безвестных сотен и сотен Вакул и Иванов, создававших всю эту рукотворную красоту дворцовых покоев. «…Что за перила (думал кузнец. – И. В.)! какая работа!» «Работа» – вот главное, что составляет реальный смысл жизни гоголевского Вакулы, героя фантастической повести о том, как нечистая сила шлялась по земле в ночь перед рождеством.

Фантастический мир повести удивительно и органически переплетается с земными мыслями кузнеца Вакулы о работе, с его пылким удивлением перед людьми, умеющими создавать прекрасное. И честная работа Вакулы – сделанные им сундуки, телеги, колеса – оказывается в конце концов гораздо большим чудом, нежели все чудеса, какие может показать ведьма, да и сам черт. Их чудеса рассыпаются в прах вместе с голосом первого петуха, – чудеса, созданные трудом, оживают при свете дня, навсегда остаются достоянием благодарного человечества.

В «Ночи перед рождеством» по-гоголевски неназойливо и весело переплетаются явь и вымысел, вольная фантазия и достоверное описание быта. Это именно к книге, в которой помещена повесть «Ночь перед рождеством», – повесть, где наравне с людьми действуют черти и ведьмы, приложен, список не переведенных Гоголем с украинского слов. Как художник, он чувствовал, что никакие тождественные обозначения не помогут сохранить аромат родной Украины. Именно поэтому в предисловии перед «Вечерами…» стоит знаменитый гоголевский список, где значится: «Баштан – место, засеянное арбузами и дынями… Галушки – клецки… Горлица – танец. Гречаник – хлеб из гречневой муки… Дукат – род медали, носимой на шее женщинами… Курень – соломенный шалаш… Пивкопы – двадцать пять копеек…» Не станем перечислять далее все, что выписал заботливой рукой сам писатель, помогая будущим своим читателям понять смысл непереведенных слов и не потерять при этом ни крупицы их плотности, ни черточки их уникального именно на этом языке смысла.

Источник

И каждый кричал что он 25

Аркадий Петрович Гайдар

Сказка о военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Сказка о военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове

В те дальние-дальние годы, когда только что отгремела по всей стране война, жил да был Мальчиш-Кибальчиш.

В ту пору далеко прогнала Красная Армия белые войска проклятых буржуинов, и тихо стало на тех широких полях, на зеленых лугах, где рожь росла, где гречиха цвела, где среди густых садов да вишневых кустов стоял домишко, в котором жил Мальчиш, по прозванию Кибальчиш, да отец Мальчиша, да старший брат Мальчиша, а матери у них не было.

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Отец работает — сено косит. Брат работает — сено возит. Да и сам Мальчиш то отцу, то брату помогает или просто с другими мальчишами прыгает да балуется.

Гоп. Гоп. Хорошо! Не визжат пули, не грохают снаряды, не горят деревни. Не надо от пуль на пол ложиться, не надо от снарядов в погреба прятаться, не надо от пожаров в лес бежать. Нечего буржуинов бояться. Некому в пояс кланяться. Живи да работай — хорошая жизнь!

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Вот однажды — дело к вечеру — вышел Мальчиш-Кибальчиш на крыльцо. Смотрит он — небо ясное, ветер теплый, солнце к ночи за Черные Горы садится. И все бы хорошо, да что-то нехорошо. Слышится Мальчишу, будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит. Чудится Мальчишу, будто пахнет ветер не цветами с садов, не медом с лугов, а пахнет ветер то ли дымом с пожаров, то ли порохом с разрывов. Сказал он отцу, а отец усталый пришел.

— Что ты? — говорит он Мальчишу. — Это дальние грозы гремят за Черными Горами. Это пастухи дымят кострами за Синей Рекой, стада пасут да ужин варят. Иди, Мальчиш, и спи спокойно.

Ушел Мальчиш. Лег спать. Но не спится ему — ну, никак не засыпается.

Вдруг слышит он на улице топот, у окон — стук. Глянул Мальчиш-Кибальчиш, и видит он: стоит у окна всадник. Конь — вороной, сабля — светлая, папаха — серая, а звезда — красная.

— Эй, вставайте! — крикнул всадник. — Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Черных Гор проклятый буржуин. Опять уже свистят пули, опять уже рвутся снаряды. Бьются с буржуинами наши отряды, и мчатся гонцы звать на помощь далекую Красную Армию.

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Так сказал эти тревожные слова краснозвездный всадник и умчался прочь. А отец Мальчиша подошел к стене, снял винтовку, закинул сумку и надел патронташ.

— Что же, — говорит старшему сыну, — я рожь густо сеял — видно, убирать тебе много придется. Что же, — говорит он Мальчишу, — я жизнь круто прожил, и пожить за меня спокойно, видно, тебе, Мальчиш, придется.

Так сказал он, крепко поцеловал Мальчиша и ушел. А много ему расцеловываться некогда было, потому что теперь уже всем и видно и слышно было, как гудят за лугами взрывы и горят за горами зори от зарева дымных пожаров…

День проходит, два проходит. Выйдет Мальчиш на крыльцо: нет… не видать еще Красной Армии. Залезет Мальчиш на крышу. Весь день с крыши не слезает. Нет, не видать.

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Лег он к ночи спать. Вдруг слышит он на улице топот, у окошка — стук. Выглянул Мальчиш: стоит у окна тот же всадник. Только конь худой да усталый, только сабля погнутая, темная, только папаха простреленная, звезда разрубленная, а голова повязанная.

— Эй, вставайте! — крикнул всадник. — Было полбеды, а теперь кругом беда. Много буржуинов, да мало наших. В поле пули тучами, по отрядам снаряды тысячами. Эй, вставайте, давайте подмогу!

Встал тогда старший брат, сказал Мальчишу:

— Прощай, Мальчиш… Остаешься ты один… Щи в котле, каравай на столе, вода в ключах, а голова на плечах… Живи, как сумеешь, а меня не дожидайся.

День проходит, два проходит. Сидит Мальчиш у трубы на крыше, и видит Мальчиш, что скачет издалека незнакомый всадник.

Доскакал всадник до Мальчиша, спрыгнул с коня и говорит:

— Дай мне, хороший Мальчиш, воды напиться. Я три дня не пил, три ночи не спал, три коня загнал. Узнала Красная Армия про нашу беду. Затрубили трубачи во все трубы сигнальные. Забили барабанщики во все громкие барабаны. Развернули знаменосцы все боевые знамена. Мчится и скачет на помощь вся Красная Армия. Только бы нам, Мальчиш, до завтрашней ночи продержаться.

Слез Мальчиш с крыши, принес напиться. Напился гонец и поскакал дальше.

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Вот приходит вечер, и лег Мальчиш спать. Но не спится Мальчишу — ну, какой тут сон?

Вдруг он слышит на улице шаги, у окошка — шорох. Глянул Мальчиш и видит: стоит у окна все тот же человек. Тот, да не тот: и коня нет — пропал конь, и сабли нет — сломалась сабля, и папахи нет — слетела папаха, да и сам-то стоит — шатается.

— Эй, вставайте! — закричал он в последний раз. — И снаряды есть, да стрелки побиты. И винтовки есть, да бойцов мало. И помощь близка, да силы нету. Эй, вставайте, кто еще остался! Только бы нам ночь простоять да день продержаться.

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Глянул Мальчиш-Кибальчиш на улицу: пустая улица. Не хлопают ставни, не скрипят ворота — некому вставать. И отцы ушли, и братья ушли — никого не осталось.

Только видит Мальчиш, что вышел из ворот один старый дед во сто лет. Хотел дед винтовку поднять, да такой он старый, что не поднимет. Хотел дед саблю нацепить, да такой он слабый, что не нацепит. Сел тогда дед на завалинку, опустил голову и заплакал.

Больно тогда Мальчишу стало. Выскочил тогда Мальчиш-Кибальчиш на улицу и громко-громко крикнул:

— Эй же, вы, мальчиши, мальчиши-малыши! Или нам, мальчишам, только в палки играть да в скакалки скакать? И отцы ушли, и братья ушли. Или нам, мальчишам, сидеть дожидаться, чтоб буржуины пришли и забрали нас в свое проклятое буржуинство?

Как услышали такие слова мальчиши-малыши, как заорут они на все голоса! Кто в дверь выбегает, кто в окно вылезает, кто через плетень скачет.

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

Все хотят идти на подмогу. Лишь один Мальчиш-Плохиш захотел идти в буржуинство. Но такой был хитрый этот Плохиш, что никому ничего не сказал, а подтянул штаны и помчался вместе со всеми, как будто бы на подмогу.

Бьются мальчиши от темной ночи до светлой зари. Лишь один Плохиш не бьется, а все ходит да высматривает, как бы это буржуинам помочь. И видит Плохиш, что лежит за горкой громада ящиков, а спрятаны в тех ящиках черные бомбы, белые снаряды да желтые патроны. «Эге, — подумал Плохиш, — вот это мне и нужно».

И каждый кричал что он 25. Смотреть фото И каждый кричал что он 25. Смотреть картинку И каждый кричал что он 25. Картинка про И каждый кричал что он 25. Фото И каждый кричал что он 25

А в это время спрашивает Главный Буржуин у своих буржуинов:

— Ну что, буржуины, добились вы победы?

— Нет, Главный Буржуин, — отвечают буржуины, — мы отцов и братьев разбили, и совсем была наша победа, да примчался к ним на подмогу Мальчиш-Кибальчиш, и никак мы с ним все еще не справимся.

Очень удивился и рассердился тогда Главный Буржуин, и закричал он грозным голосом:

— Может ли быть, чтобы не справились с Мальчишем? Ах вы, негодные трусищи-буржуищи! Как это вы не можете разбить такого маловатого? Скачите скорей и не возвращайтесь назад без победы.

Источник

И каждый кричал что он 25

В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту.

Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке и боялся с нею встретиться.

Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи, не только встречи с хозяйкой. Он был задавлен бедностью; но даже стесненное положение перестало в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, – нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал.

Впрочем, на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил по выходе на улицу.

«На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! – подумал он с странною улыбкой. – Гм… да… все в руках человека, и все-то он мимо носу проносит единственно от одной трусости… это уж аксиома… Любопытно, чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся… А впрочем, я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю. Это я в этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая… о царе Горохе. Ну зачем я теперь иду? Разве я способен на это? Разве это серьезно? Совсем не серьезно. Так, ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй, что и игрушки!»

На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, – все это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека. Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Но скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел, уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать. Изредка только бормотал он что-то про себя, от своей привычки к монологам, в которой он сейчас сам себе признался. В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень слаб: второй день, как уж он почти совсем ничего не ел.

Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой. Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице. Другое дело при встрече с иными знакомыми или с прежними товарищами, с которыми вообще он не любил встречаться… А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» – и заорал во все горло, указывая на него рукой, – молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу. Шляпа эта была высокая, круглая, циммермановская,[1] но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону. Но не стыд, а совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его.

– Я так и знал! – бормотал он в смущении, – я так и думал! Это уж всего сквернее! Вот эдакая какая-нибудь глупость, какая-нибудь пошлейшая мелочь, весь замысел может испортить! Да, слишком приметная шляпа… Смешная, потому и приметная… К моим лохмотьям непременно нужна фуражка, хотя бы старый блин какой-нибудь, а не этот урод. Никто таких не носит, за версту заметят, запомнят… главное, потом запомнят, ан и улика. Тут нужно быть как можно неприметнее… Мелочи, мелочи главное. вот эти-то мелочи и губят всегда и все…

Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать. Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался. В то время он и сам еще не верил этим мечтам своим и только раздражал себя их безобразною, но соблазнительною дерзостью. Теперь же, месяц спустя, он уже начинал смотреть иначе и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном бессилии и нерешимости, «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык считать уже предприятием, хотя все еще сам себе не верил. Он даже шел теперь делать пробу своему предприятию, и с каждым шагом волнение его возрастало все сильнее и сильнее.

С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к преогромнейшему дому, выходившему одною стеной на канаву, а другою в-ю улицу. Этот дом стоял весь в мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками – портными, слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущими от себя, мелким чиновничеством и проч. Входящие и выходящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах дома. Тут служили три или четыре дворника. Молодой человек был очень доволен, не встретив ни которого из них, и неприметно проскользнул сейчас же из ворот направо на лестницу. Лестница была темная и узкая, «черная», но он все уже это знал и изучил, и ему вся эта обстановка нравилась: в такой темноте даже и любопытный взгляд был неопасен. «Если о сю пору я так боюсь, что же было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти. » – подумал он невольно, проходя в четвертый этаж. Здесь загородили ему дорогу отставные солдаты-носильщики, выносившие из одной квартиры мебель. Он уже прежде знал, что в этой квартире жил один семейный немец, чиновник: «Стало быть, этот немец теперь выезжает, и, стало быть, в четвертом этаже, по этой лестнице и на этой площадке, остается, на некоторое время, только одна старухина квартира занятая. Это хорошо… на всякий случай…» – подумал он опять и позвонил в старухину квартиру. Звонок брякнул слабо, как будто был сделан из жести, а не из меди. В подобных мелких квартирах таких домов почти всё такие звонки. Он уже забыл звон этого колокольчика, и теперь этот особенный звон как будто вдруг ему что-то напомнил и ясно представил… Он так и вздрогнул, слишком уж ослабели нервы на этот раз. Немного спустя дверь приотворилась на крошечную щелочку: жилица оглядывала из щели пришедшего с видимым недоверием, и только виднелись ее сверкавшие из темноты глазки. Но, увидав на площадке много народу, она ободрилась и отворила совсем. Молодой человек переступил через порог в темную прихожую, разгороженную перегородкой, за которою была крошечная кухня. Старуха стояла перед ним молча и вопросительно на него глядела. Это была крошечная сухая старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом и простоволосая. Белобрысые, мало поседевшие волосы ее были жирно смазаны маслом. На ее тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу, было наверчено какое-то фланелевое тряпье, а на плечах, несмотря на жару, болталась вся истрепанная и пожелтелая меховая кацавейка.[2] Старушонка поминутно кашляла и кряхтела. Должно быть, молодой человек взглянул на нее каким-нибудь особенным взглядом, потому что и в ее глазах мелькнула вдруг опять прежняя недоверчивость.

Источник

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *