И мне показалось что это огни
Ахвердян Г. Р.: О стихотворении Анны Ахматовой «Отрывок»
Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество.
Крымский Ахматовский научный сборник. Вып. 7 –
Симферополь: Крымский архив, 2009. С. 182–185.
О стихотворении Анны Ахматовой «Отрывок»
(«…И мне показалось, что это огни…»)
«Трилистники» Анны Ахматовой, безусловно, освящены памятью Иннокентия Анненского, но и сама музыкальная природа слова Ахматовой с её острыми и тонкими, музыкально точными ассоциациями памяти восходит к поэтике Анненского, его разреженному воздуху «ничейного стиха»: «А в воздухе жила мучительная фраза…» Такой стих живет в особом пространстве и времени музыки, возвращаясь в неё, как в «Полночных стихах»: «Мы с тобой в Адажио Вивальди / Встретимся опять». Вот этот «Отрывок» Анны Ахматовой:
В. Виленкин рассказывает, что стихотворение возникло, когда Ахматова была у него в гостях: «Мы с ней слушали в исполнении Рихтера /183/ шумановскую пьесу с обманчивым названием «Юмореска» (кажется, один из самых бурных полётов немецкой романтики)…» И продолжает, что Ахматова «потом несколько раз читала это стихотворение и у меня, и у себя, и всегда с предисловием: «Вот стихи, которые я написала под музыку Шумана»».
То зыбком, то поющем об обмане,
Вдруг тайный свет затеплится в тумане
У Ахматовой так узнаваемо подхвачены и восприняты его портретные образы: «Как в зеркало глядела я тревожно / На серый холст…» Или её набросок о глазах актрисы Комиссаржевской: «И женщина с зеркальными глазами…» О глазах матери в «Предыстории» (1945):
И женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них)…
«И зелёный, продолговатый / Очень зорко видящий глаз»…
…А вот они опять передо мною,
Алмазные и страшные глаза,
Какие и у музыки бывают,
«А глаза синей, чем лед…». «Первых фиалок они светлей, / А смертельные для меня».
«Эти глаза, зеленее моря / И кипарисов наших темнее, / Видела я, как они погасли». «Словно звезды глаза голубели, / Освещая измученный лик». «И вдруг последняя сила / В синих глазах ожила».
Интенсивность цвета, эмоционально напряженного, становится его свечением (или угасанием). «И всё перламутром и яшмой горит, / Но света источник таинственно скрыт». Цвет преображается в сияние, свет. Это Шуманом сказано о музыке, что звук становится «звучащим светом». «About «Fragment » («And seems me, this lights. «) of Anna Akhmatova».
Литература
И мне показалось что это огни
Накануне моего отъезда А.А. изъявила желание пойти в знаменитый ресторан «Медведь». За столом Ахматова продолжала вспоминать.
По какому-то поводу А.А. заговорила о вечере Блока в Большом драматическом театре весной 1921 года. На этот вечер собралась вся петроградская литературно-артистическая публика. Шли пешком, трамваев не было. Одеты все плохо, голодные. А.А. сидела с Ходасевичем в ложе. Блока все просили еще читать. Было видно, как он устал. Встретились за кулисами. Блок поднял на нее глаза, поздоровался. «А где же испанская шаль?» Больше они уже не виделись. После этого было уже только «…Наше солнце в муке погасшее»[101].
В связи с Шагалом помню забавный ее рассказ о том, как в ответ на очень любезное письмо семьи художника, в котором они спрашивали не прислать ли ей что-нибудь из Парижа, она под некоторым давлением Пуниных[102], наконец, решилась попросить пастель, нужную кому-то для работы; а в Париже решили, что речь идет о картине Шагала, и ответили несколько растерянно: «Пастель? Но какую?» Пришлось разъяснить это недоразумение.
В конце 50-х годов, когда у нас впервые разгорелся интерес к творчеству Модильяни в связи с появлением французских и американских монографий и с выходом на экран фильма Ж. Беккера «Монпарнас, 19», А.А. говорила о нем, как будто продолжала случайно прерванный разговор о человеке ее круга, всегда ей близком. Она рассказывала отдельные эпизоды своих встреч с Модильяни в Париже в 1910 и 1911 году, которые потом вошли в ее воспоминания, изданные сначала в Италии, а затем опубликованные во втором томе собрания ее сочинений[103].
О рисунке Модильяни, сделанном по памяти, а не с натуры, но тогда же, в Париже, А.А. говорила, что это, конечно, никак не портрет и что он — один из шестнадцати, единственный уцелевший.
Среди «бродивших» вокруг «Поэмы без героя», но так и не вошедших в нее строф, в архиве сохранились две навеянные воспоминаниями о встрече с Модильяни. Они написаны карандашом на полях второй части «Решки», после строфы 7-й, кончающейся словами: «Кто над мертвым со мной не плачет, /Кто не знает, что совесть значит/ И зачем существует она»:
Модильяни она упорно называла «Амедей», а не «Амедео», как все, и сердилась на то, что тупик Фальгьер, где она бывала в его нищенской мастерской, почему-то мемуаристы называли «улицей».
Ранняя весна 1961 года. Для телевидения снимаем в Ленинграде документальную ленту о Достоевском. Ахматова скептически отнеслась к нашей работе:
— В правильность вашего фильма не верю, — сказала она. — Сколько людей занимается Достоевским! А кто из них написал о нем правду, хотя время давно прошло. Все, кто знали Ф. М. Достоевского, давно умерли. Исключение составляют некоторые работы Леонида Петровича Гроссмана[104]. Для многих Достоевский все еще остается загадочным и неясным. Художник, на которого обрушились стены ужасающей судьбы, был слишком необычен. До сих пор не разгадана тайна нравственных отношений супругов Достоевских. Мне непонятно, почему Федор Михайлович, натура страстная и сильная, увлекся такой невзрачной, маловыразительной женщиной, как Анна Григорьевна, и к тому же скудно образованной. Он ведь — психолог человеческих душ и быстро распознал ее меркантильную натуру, увидел алчность и чудовищную скупость, симптомы неврастении. Почему терпел ее до конца, до самого своего ухода. Ни один литературовед не сумел аргументированно осветить этот вопрос. Недавно прочитала мерзкую книгу Марка Слонима «Три любви Достоевского»[105]. Его подход к личности писателя нелеп и безграмотен.
Из стихотворения Ахматовой, посвященного памяти Блока: «А Смоленская нынче именинница».
Н. Н. Пунин (1888–1953) — третий муж Ахматовой, искусствовед. Его семья многие годы проживала в одной квартире с А. А. Ахматовой.
А. А. Ахматова. Соч. в 3-х т. Т. 2, с. 157–165. Межд. лит. сот. 1968.
Л. П. Гроссман. Семинарий по Достоевскому. Гос. из-во М.-П., 1922. Поэтика Достоевского, М., 1925; Русский Кандид (к вопросу о влиянии Вольтера на Достоевского), «Вестник Европы», 1914, № 5; Бакунин и Достоевский, в сб.: Спор о Бакунине и Достоевском, Л., 1926; Собр. соч. в 5 томах. Том 4, Мастера Слова. «Достоевский и театрализация романа», с. 94–104. «Совр, проблемы», Н. А. Столяр, М., 1928; Жизнь и труды Ф. М. Достоевского. Биография в датах и документах. М.-Л., 1935; Достоевский — художник. В кн. «Творчество Достоевского», из-во АН СССР, М., 1959; Достоевский, ЖЗЛ, «Молод. гв.», М., 1962; Достоевский и чартистский роман. «В.Л.», 1959, № 4.
М. Слоним. Три любви Достоевского. Из-во им Чехова, Нью-Йорк, 1953.
Осень. (отрывок) — Пушкин
Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
Державин.
Октябрь уж наступил – уж роща отряхает
Последние листы с нагих своих ветвей;
Дохнул осенний хлад – дорога промерзает.
Журча еще бежит за мельницу ручей,
Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает
В отъезжие поля с охотою своей,
И страждут озими от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы.
Теперь моя пора: я не люблю весны;
Скучна мне оттепель; вонь, грязь – весной я болен;
Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.
Суровою зимой я более доволен,
Люблю ее снега; в присутствии луны
Как легкий бег саней с подругой быстр и волен,
Когда под соболем, согрета и свежа,
Она вам руку жмет, пылая и дрожа!
Как весело, обув железом острым ноги,
Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!
А зимних праздников блестящие тревоги?…
Но надо знать и честь; полгода снег да снег,
Ведь это наконец и жителю берлоги,
Медведю надоест. Нельзя же целый век
Кататься нам в санях с Армидами младыми,
Иль киснуть у печей за стеклами двойными.
Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
Ты, все душевные способности губя,
Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;
Лишь как бы напоить, да освежить себя —
Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,
И, проводив ее блинами и вином,
Поминки ей творим мороженым и льдом.
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,
Из годовых времен я рад лишь ей одной,
В ней много доброго; любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.
Унылая пора! очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы.
И с каждой осенью я расцветаю вновь;
Здоровью моему полезен русской холод;
К привычкам бытия вновь чувствую любовь:
Чредой слетает сон, чредой находит голод;
Легко и радостно играет в сердце кровь,
Желания кипят – я снова счастлив, молод,
Я снова жизни полн – таков мой организм
(Извольте мне простить ненужный прозаизм).
Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,
Махая гривою, он всадника несет,
И звонко под его блистающим копытом
Звенит промерзлый дол, и трескается лед.
Но гаснет краткий день, и в камельке забытом
Огонь опять горит – то яркий свет лиет,
То тлеет медленно – а я пред ним читаю,
Иль думы долгие в душе моей питаю.
И забываю мир – и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем —
И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но чу! – матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз – и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.
Платек Я.: «Подслушать у музыки. «
«Подслушать у музыки. «
И музыка со мной покой делила,
Сговорчивей нет в мире никого.
Она меня нередко уводила
К концу существованья моего.
Анна Ахматова
Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
комментировал: «Поэзия жаждала конкретности. Сравнительность, метафоричность ушла в глубь стиха. Музыка сопоставлена с запахом устриц, а устрицы возвращают море». Пожалуй, тут и сопоставления нет никакого, просто звуки и запахи естественно соседствуют в реальных обстоятельствах. Сказывается лирическая дерзость, которая, по словам Льва Толстого, отличает истинных поэтов.
1
Звалась Soleil* ты или Чайной
И чем еще могла ты быть,
Но стала столь необычайной,
Что не хочу тебя забыть.
2
Ты призрачным сияла светом,
Напоминая райский сад.
Быть и петрарковским сонетом
Могла, и лучшей из сонат
3
И губы мы в тебе омочим,
А ты мой дом благослови,
Ты как любовь была. Но, впрочем,
Ахматова нередко считала важным отметить конкретные музыкальные импульсы, призвавшие ее к стихам. Иногда для себя, иногда и для читателя. В записной ее книжке 1961 года можно прочесть: «Вчера вечером слушала бразильскую бахиану. Я что-то сочиняла, но в темноте не могла записать и забыла. Кажется. » Вот каким стихотворением мы обязаны этой случайной встрече поэта с Э. Вила Лобосом:
По словам того же В. Виленкина, «с музыкой, которая однажды попадала в ее стихи, Анна Андреевна вообще потом уже не расставалась. За пластинкой с записью предпоследней фортепьянной сонаты Бетховена, ор. 110 она даже как-то заехала ко мне в час ночи, по дороге домой откуда-то из гостей. Это было после ее встречи с Г. Г. Нейгаузом, который рассказал ей «все об этой сонате» и произвел на нее большое впечатление своей игрой».
В стихотворении «Зов» нет теперь точного указания на бетховенскую сонату:
В которую-то из сонат
Тебя я спрячу осторожно.
О! Как ты позовешь тревожно,
Непоправимо виноват
В этом же цикле «Полночные стихи» Ахматова вводит в свой «музыкальный обиход» имя еще одного композитора. 29 августа 1963 года она слушает по радио Адажио Вивальди. Разумеется, у итальянского автора множество всевозможных адажио, и сегодня вряд ли можно с абсолютной точностью установить, которое из них звучало тем летним днем или вечером. Во всяком случае, оно, видно, хорошо запомнилось Ахматовой. Почти через две недели в тетрадь ложатся строки, продиктованные музыкой:
Снова свечи станут тускло-желты
И закляты сном,
Но смычок не спросит, как вошел ты
В мой полночный дом.
Протекут в немом смертельном стоне
Эти полчаса,
Прочитаешь на моей ладони
Те же чудеса.
И тогда тебя твоя тревога,
Уведет от моего порога
В ледяной прибой
Меж сосен метель присмирела,
Но, пьяная и без вина,
Там, словно Офелия пела
Всю ночь нам сама тишина.
Загадочное стихотворение «В Зазеркалье», которого, по свидетельству современников, «немножко боялась» сама Ахматова, по своему прямому тексту вроде бы не имеет никаких связей с музыкой. Читаем:
А может, это и не мы.
Тем не менее это стихотворение в автографе носит название «Нечто музыкальное». Почему? Вряд ли кто решится ответить на такой вопрос. Кажется, определяя свое отношение к музыке и даже ее отражениев своих стихах, Ахматова могла бы воспользоваться словами автора «Кипарисового ларца», который она читала в молодости, «забыв все на свете». Иннокентий Анненский писал: «. я считаю музыку самым непосредственным и самым чарующим уверением человека в возможности для него счастья, не соразмерного не только с действительностью, но и с самой смелой фантазией, и думаю, что волнение, которое мы при этом испытываем, совершенно ни к чему не может быть приравнено, потому что в нем соединяются: интуитивное ощущение непосредственности, предвкушение будущего и бесформенное, но безусловное воспоминание о пережитом счастии, и не простом, а каком-то героическом, преображенном счастии».
Предваряя свои мудрые «Книги отражений», И. Анненский заметил, что «самоё чтение поэта есть уже творчество». Перефразируя это наблюдение, можно сказать, что самоё слушание было для Ахматовой тоже творчеством. Так всегда. Еще в 1912 году она слышала и звук виолы, и редкие аккорды клавесин, и легкий трепетный смычок. Чуткость уха (как, впрочем, и чувство обоняния) не менее важна, чем чуткость духа! Сказано (на цветаевский лад) для красоты слога? Но ведь это сама Ахматова комментировала «самозарождение» своих стихов: «В одних автор обречен слышать голос скрипки, некогда помогавший ему их сочинить, в других стук вагона, мешавшего ему их написать. Стихи могут быть связаны с запахами духов и цветов. Шиповник в цикле «Шиповник цветет» действительно одуряюще благоухал в какой-то момент, связанный с этим циклом. Это, однако, относится не только к собственным стихам. У Пушкина я слышу царскосельские водопады («сии живые воды»), конец которых еще застала я».
Я слышу. Она сберегала музыку в себе, и музыка вела ее по лабиринтам памяти. Только с помощью неведомых законов творчества можно было подслушать у Шопена то, что записано строчками 1958 года:
О, сколько раз вот здесь я холодела
И кто-то страшный мне кивал в окне.
в прошлое, писала порой о своем духовном формировании в предположительных тонах. Вот она рассказывает о себе в третьем лице: «Большое (по-моему) влияние (на нее) оказал тогдашний властитель дум Кнут Гамсун». Выбирая (хотя бы на время, для удобства рассмотрения) один какой-то угол зрения, боишься нарушить не только цельную ткань ахматовской жизни и поэзии, но и свое о них цельное представление. Без этого, однако, не обойдешься.
В гостях у памяти
Отечество нам Царское Село.
А. Пушкин
К великому сожалению, Ахматова не оставила автобиографической книги, подобной «Охранной грамоте» Пастернака или «Шуму времени» Мандельштама. Она только собиралась написать такую книгу и дала ей по-ахматовски простое название «Мои полвека». В одном из планов под пунктом шестнадцатым значится: «Павловский вокзал». (Его запахи, шумы, дымы, парк, люди)». Ахматова не назвала тут главного, наверное, потому, что это разумелось само собой. Теперь, и по справедливости, Павловский вокзал вызывает в памяти не железнодорожные или архитектурные, но прежде всего музыкальные ассоциации. С конца 30-х годов прошлого века он на долгие десятилетия стал крупным концертным центром и не утратил этого своего значения в пору ахматовской юности. Тогда, на рубеже столетий, симфонический оркестр в Павловске возглавлял Николай Владимирович Галкин. Бесчисленное множество произведений (русских и зарубежных) звучало под его управлением, что придавало тем сезонам просветительский характер.
где тень неутешная ищет меня,
но потом я начинаю понимать, что это невозможно, что не надо врываться (да еще в бензинной жестянке) в хоромы памяти, что я ничего не увижу и только сотру этим то, что так ясно вижу сейчас».
Как воздух, всегда со мною,
Зачем же зовешь к ответу?
Свидетелей знаю твоих.
То Павловского вокзала
И водопад белогривый
У Баболовского дворца.
С нелегкой руки некоторых незадачливых ценителей Ахматова в восприятии части читателей долгое время была некоей дамой полусвета, воспевавшей бражников и блудниц. Нет ничего нелепее подобного представления, и с ним навсегда покончено. Это, впрочем, не меняет того обстоятельства, что Ахматова принадлежала в далекую предреволюционную пору к художественной элите, весьма далекой вроде бы от бурь реальной жизни. Но уже тогда (как это ни противоречит напрашивающейся внешней схеме) ее стихи обрели черты истинной народности, которая, по хрестоматийному определению Гоголя, состоит «не в описании сарафана, но в самом духе народа».
с тайнами речитативного фольклора, с особенностями народного голосоведения? Ведь именно в «Белой стае» появились строки:
Лучше 6 мне частушки задорно выкликать,
А тебе на хриплой гармонике играть,
И, уйдя обнявшись ночью за овсы,
Потерять бы ленту из тугой косы.
А тебе полтинник в сутки выручать.
И ходить на кладбище в поминальный день.
Да смотреть на белую божию сирень.
Звездная, морозная.
Ой, худая, ой, худая
Голова тифозная.
Про себя воображает,
Знать не знает, знать не знает.
Что во всем ответчица,
Что за речкой, что за садом
Кляча с гробом тащится.
И еще одна музыкально-поэтическая (иначе не скажешь!) форма, пронесенная ею через всю жизнь. В 1911 году написала она свою первую «Песенку».
Я на солнечном восходе
Про любовь пою.
Страшно мне от звонких воплей
Голоса беды,
Все сильнее запах теплый
Мертвой лебеды.
Мне наградой злой.
Надо мною только небо.
А со мною голос твой.
Тебе зорюшки
Колокольные
А мне ватничек
И ушаночку.
Теперь снова в Петербург. Здесь еще один источник музыкального кругозора Анны Ахматовой.
— «Как-нибудь побредем по мраку,
Мы отсюда еще в «Собаку».
— «Я угасаю с каждым днем.
«
Просто непонятно, откуда столько желчи у поэта и композитора, который, как и Ахматова, был одним из главных членов «Собаки», даже написал гимн этого интимного театра». Здесь часто звучали и музыка и стихи Кузмина. И вот такая неблагодарность.
И мне показалось, что эти огни.
И мне показалось, что эти огни
Со мною летят до рассвета.
И я не дозналась — какого они,
Глаза эти странные, цвета.
Похожие цитаты
Страшно выговорить, но люди видят только то.
Страшно выговорить, но люди видят только то, что хотят видеть, и слышат то, что хотят слышать. На этом свойстве человеческой природы держится 90% чудовищных слухов, ложных репутаций, свято сбережённых сплетен. Несогласных со мной я только прошу вспомнить то, что им приходилось слышать о самих себе.
Приходи на меня посмотреть.
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Может быть, потом ненавидел.
О тебе ли я заплачу, странном.
О тебе ли я заплачу, странном,
Улыбнётся ль мне твоё лицо?
Посмотри! На пальце безымянном
Так красиво гладкое кольцо.
Чтобы избавиться от любви с первого взгляда.
Чтобы избавиться от любви с первого взгляда, нужно взглянуть второй раз.
Я знала, я снюсь тебе, оттого не могла заснуть.
Я знала, я снюсь тебе,
Оттого не могла заснуть.
Всё, как раньше. В окна столовой.
Всё, как раньше. В окна столовой
Бьётся мелкий метельный снег.
И сама я не стала новой,
А ко мне приходил человек.
Я спросила: «Чего ты хочешь?»
Он сказал: «Быть с тобой в аду».
Я смеялась: «Ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду».
Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
«Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты».
И глаза, глядящие тускло,
Не сводил с моего кольца.
Ни один не двинулся мускул
Просветлённо-злого лица.
О, я знаю: его отрада —
Напряжённо и страстно знать,
Что ему ничего не надо,
Что мне не в чем ему отказать.
Нет, ни в шахматы, ни в теннис.
Нет, ни в шахматы, ни в теннис.
То, во что с тобой играю,
Называют по-другому,
Если нужно называть.
Ни разлукой, ни свиданьем.
Ни беседой, ни молчаньем.
И от этого немного
Холодеет кровь твоя.
Так уж глаза опускали.
Так уж глаза опускали,
Бросив цветы на кровать,
Так до конца и не знали,
Как нам друг друга назвать.
Так до конца и не смели
Имя произнести,
Словно замедлив у цели
Сказочного пути.
Сильней всего на свете лучи спокойных глаз.
Сильней всего на свете
Лучи спокойных глаз.
Интересные цитаты
Истинная сила человека не в порывах, а в нерушимом спокойствии.
Истинная сила человека не в порывах, а в нерушимом спокойствии.
И только аромат цветущих роз — летучий пленник, запертый в стекле.
И только аромат цветущих роз —
Летучий пленник, запертый в стекле, —
Напоминает в стужу и мороз
О том, что лето было на земле.
Когда бы мог весь свет узнать.
Когда бы мог весь свет узнать,
Что жизнь с надеждами, мечтами
Не что иное как тетрадь
С давно известными стихами.
Любовь не минутный хмельной угар.
Любовь не минутный хмельной угар.
Эх, если бы вам да всерьёз влюбиться!
Ведь это такой высочайший дар,
Такой красоты и огней пожар,
Какой пошляку и во сне не снится!
Кто не любит одиночества — тот не любит свободы.
Кто не любит одиночества — тот не любит свободы, ибо лишь в одиночестве можно быть свободным.
После отчаяния наступает покой.
После отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума.
Превозмогать себя и возвращаться к должному в себе.
Превозмогать себя и возвращаться к должному в себе — вот что такое истинная человечность. Быть человечным или не быть — это зависит только от нас самих.
Мыслить так трудно, поэтому большинство людей судит.
Мыслить так трудно, поэтому большинство людей судит.
Склероз нельзя вылечить, но о нём можно забыть.
Склероз нельзя вылечить, но о нём можно забыть.
За женщиной мы гонимся упорно, азартом распаляя обожание.
За женщиной мы гонимся упорно,
Азартом распаляя обожание,
Но быстро стынут радости от формы
И грустно проступает содержание.