И вот мне приснилось что сердце мое не болит вертинский
И вот мне приснилось что сердце мое не болит вертинский
Я из дому вышел, когда все спали,
Мой спутник скрывался у рва в кустах,
Наверно, наутро меня искали,
Но было поздно, мы шли в полях.
Мой спутник был желтый, худой, раскосый,
О, как я безумно его любил!
Под пестрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном слагалось его нытье,
Звучало мне звоном колокольным,
Ввергало в истому, в забытье.
На белом пригорке, над полем чайным,
У пагоды ветхой сидел Будда.
Пред ним я склонился в восторге тайном.
И было сладко, как никогда.
Так тихо, так тихо над миром дольным,
С глазами гадюки, он пел и пел
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном, и воздух вокруг светлел.
С тобой я буду до зари,
Наутро я уйду
Искать, где спрятались цари,
Лобзавшие звезду.
Показать полностью.
У тех царей лазурный сон
Заткал лучистый взор;
Они — заснувший небосклон
Над мраморностью гор.
Сверкают в золоте лучей
Их мантий багрецы,
И на сединах их кудрей
Алмазные венцы.
И их мечи вокруг лежат
В каменьях дорогих,
Их чутко гномы сторожат
И не уйдут от них.
Но я приду с мечом своим;
Владеет им не гном!
Я буду вихрем грозовым,
И громом, и огнем!
Я тайны выпытаю их,
Все тайны дивных снов,
И заключу в короткий стих,
В оправу звонких слов.
Промчится день, зажжет закат,
Природа будет храм,
И я приду, приду назад,
К отворенным дверям.
С тобою встретим мы зарю,
Наутро я уйду,
И на прощанье подарю
Добытую звезду.
Я помню, я помню, носились тучи
По небу желтому, как новая медь,
И ты сказала: «Да, было бы лучше,
Было бы лучше мне умереть».
И ты повторяла: «Боже, Боже. »
Шептала: «Скорее… одна лишь ночь…»
И вдруг задохнулась: «Нет, Он не поможет,
Нет, Он не может уже помочь!»
Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала,
Но солнечным облаком рая
Ты в темное сердце вошла.
Показать полностью.
Не знал я, что в сердце так много
Созвездий слепящих таких,
Чтоб вымолить счастье у Бога
Для глаз говорящих твоих.
Не знал я, что в сердце так много
Созвучий звенящих таких,
Чтоб вымолить счастье у Бога
Для губ полудетских твоих.
И рад я, что сердце богато,
Ведь тело твое из огня,
Душа твоя дивно крылата,
Певучая ты для меня.
На утре памяти неверной
Я вспоминаю пестрый луг,
Где царствовал высокомерный
Показать полностью.
Мной обожаемый индюк.
Была в нем злоба и свобода.
Был клюв его, как пламя, ал,
И за мои четыре года
Меня он остро презирал.
Ни шоколад, ни карамели,
Ни ананасная вода
Меня утешить не умели
В сознанье моего стыда.
И вновь пришла беда большая,
И стыд, и горе детских лет:
Ты – обожаемая, злая –
Мне гордо отвечаешь: «Нет!»
Но все проходит в жизни зыбкой –
Пройдет любовь, пройдет тоска,
И вспомню я тебя с улыбкой,
Как вспоминаю индюка.
Вот я один в вечерний тихий час,
Я буду думать лишь о вас, о вас.
Показать полностью.
Возьмусь за книгу, но прочту: «она»,
И вновь душа пьяна и смятена.
Я брошусь на скрипучую кровать,
Подушка жжет… Нет, мне не спать, а ждать.
И, крадучись, я подойду к окну,
На дымный луг взгляну и на луну.
Вон там у клумб вы мне сказали «да»,
О, это «да» со мною навсегда.
И вдруг сознанье бросит мне в ответ,
Что вас покорней не было и нет.
Что ваше «да», ваш трепет, у сосны
Ваш поцелуй – лишь бред весны и сны.
Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;
Показать полностью.
Создав, навсегда уступил меня року Создатель;
Я продан! Я больше не Божий! Ушёл продавец,
И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.
Летящей горою за мною несётся Вчера,
А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,
Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвется Гора.
Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.
И если я волей себе покоряю людей,
И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,
И если я ведаю тайны — поэт, чародей,
Властитель вселенной — тем будет страшнее паденье.
И вот мне приснилось, что сердце моё не болит,
Оно — колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае
На пагоде пёстрой… висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.
А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая лёгкие, лёгкие звоны.
Дистанц-Лекторий «Китай»:поднебесные шедевры Гумилёва-14
Духовно-гуманитарное, культуролого-цивилизационное обеспечение
Звёздного Пути Китая и России. МТОДУЗ (Москва-Троицк). Семинарий
ПОДНЕБЕСНЫЕ ШЕДЕВРЫ ГУМИЛЁВА-14
И вот мне приснилось, что сердце моё не болит,
Оно — колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае
На пагоде пёстрой. Висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.
А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая лёгкие, лёгкие звоны.
«Кто видит сон Христа и Будды, Тот стал на сказочные тропы…»
Гумилёвский цикл «КИТАЙСКИЕ СТИХИ» создан во время пребывания поэта в Париже (куда он прибыл из Петрограда, через Лондон, 1 июля 1917 года в распоряжение военного комиссара Временного правительства России генерала Зенкевича). Он ожидал отправки сначала на Салоникский, а затем, после Октябрьской революции, на Персидский фронт. Здесь он пережил очередную безответную любовь, познакомившись с “Синей звездой”, “девушкой с газельими глазами” Еленой Дюбуше, но та предпочла ему богатого американца (“Зачем Колумб Америку открыл?”). Гумилёв посещал выставки, художественные салоны, поэтические вечера французской столицы; он общался с довольно широким кругом деятелей культуры. Здесь познакомился он и сдружился с замечательными русскими художниками Н.Гончаровой и М.Ларионовым. Их сближал интерес к Поднебесной, Индокитаю, восточной культуре.
В одном из своих стихотворений Гумилёв воссоздаёт колорит, аромат, своеобразие
Парижского быта и бытия:
Восток и нежный и блестящий В себе открыла Гончарова,
Величье жизни настоящей У Ларионова сурово.
В себе открыла Гончарова Павлиньих красок бред и пенье,
У Ларионова сурово Железного огня круженье.
Павлиньих красок бред и пенье От Индии и Византии,
Железного огня круженье — Вой покоряемой стихии.
От Индии до Византии Кто дремлет, если не Россия?
Вой покоряемой стихии — Не обновлённая ль стихия?
Кто дремлет, если не Россия? Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия — Снопы лучей и камней груды?
Кто видит сон Христа и Будды, Тот стал на сказочные тропы.
Снопы лучей и камней груды — О, как хохочут рудокопы!
Тот встал на сказочные тропы В персидских, милых миньятюрах.
О, как хохочут рудокопы Везде, в полях и шахтах хмурых.
В персидских, милых миньятюрах, Величье жизни настоящей.
Везде, в полях и шахтах хмурых Восток и нежный, и блестящий.
(«Гончарова и Ларионов». Пантум, 1917. г. Париж).
«Только в Китае мы якорь бросим,
Исследователи отмечают, что китайская тема, поднебесная сюжетика и поэтика появились в творчестве Гумилева задолго до «Фарфорового павильона». Лирик-философ, лирик-психолог с юности «грезил» о загадочной стране на Востоке. Любопытен такой факт биографии Гумилёва: в 1909 году им было написано стихотворение «Путешествие в Китай» (посвящённое известному театральному художнику С.Судейкину). В гумилёвском «Путешествии…» отразились литературные ассоциации знаменитого романа Франсуа Рабле тот же, в частности, загадочный на первый взгляд « лейтмотив вина». Напомню, что Пантагрюэль и его друзья предприняли свой «восточный вояж», для того, чтобы спросить у Оракула Божественной Бутылки, стоит ли Панургу жениться. На что был лаконичный ответ: “Триньк!”, то есть — “Пей!”.
Все мы знавали злое горе, Бросили все заветный рай,
Все мы, товарищи, верим в море, Можем отплыть в далёкий Китай.
Только не думать! Будет счастье В самом крикливом какаду,
Душу исполнит нам жгучей страстью Смуглый ребёнок в чайном саду.
В розовой пене встретим даль мы, Нас испугает медный лев.
Что нам пригрезится в ночь у пальмы? Как опьянят нас соки дерев?
Праздником будут те недели, Что проведём на корабле.
Ты ли не опытен в пьяном деле, Вечно румяный мэтр Рабле?
Грузный, как бочки вин токайских, Мудрость свою прикрой плащом,
Ты будешь пугалом дев китайских, Бёдра обвив зелёным плющом.
Будь капитаном! Просим! Просим! Вместо весла вручаем жердь.
Китайская тема своеобразно «отозвалась» в написанной годом раньше «Царице»: “Твой лоб в кудрях отлива бронзы, // Как сталь, глаза твои остры, // Тебе задумчивые бонзы // В Тибете ставили костры”.
Гумилёвоведы многозначительно констатируют 1911 годом датируется посвящённое Сергею Маковскому, сыну знаменитого художника, стихотворение «Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец. ». Заметим кстати, что два последних четверостишия (в слегка изменённом виде) А.Вертинский пел как популярный «сердечный» романс «Китайская акварель»:
И вот мне приснилось, что сердце моё не болит,
Оно — колокольчик фарфоровый в жёлтом Китае
На пагоде пёстрой. Висит и приветно звенит,
В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.
А тихая девушка в платье из красных шелков,
Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,
С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,
Внимательно слушая лёгкие, лёгкие звоны.
Кто она, эта «тихая девушка в платье из красных шелков»? В 1914-ом Николай Гумилёв напишет «Китайскую девушку»…
Голубая беседка Посредине реки Как плетёная клетка,
Где живут мотыльки. И из этой беседки Я смотрю на зарю,
Как качаются ветки, Иногда я смотрю; Как качаются ветки
Как скользят челноки, Огибая беседки Посредине реки.
У меня же в темнице Куст фарфоровых роз, Металлической птицы
Блещет золотом хвост. И, не веря в приманки, Я пишу на шелку
Безмятежные танки Про любовь и тоску. Мой жених всё влюблённей;
Пусть он лыс и устал, Он недавно в Кантоне Все экзамены сдал.
« У пагоды ветхой сидел Буддa.
Пред ним я склонился в восторге тайном…»
…Гумилёвский цикл лирических эссе, элегических импровизаций, пафосно-одических посвящений, мемуарно-исповедальных сюжетных коллизий… Это – своеобразный философско-психологический эпос о Поднебесной…Путешественники расстаются, достигнув “стен Китая”: у одного своя дорога — “святая”, у другого — своя: “сеять рис и чай”. Вдруг происходит неожиданная метаморфоза:
На белом пригорке, над полем чайным,
У пагоды ветхой сидел Буддa.
Пред ним я склонился в восторге тайном,
И было сладко, как никогда.
Так тихо, так тихо над миром дольным,
С глазами гадюки, он пел и пел
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном, и воздух вокруг светлел…
Примечательное размышление о Китае содержится в стихотворении 1916 года «Змей» («Ах, иначе в былые года. »,). Здесь змей типологически отождествлён с натуральным китайским драконом: “Позабыв Золотую Орду, // Пёстрый грохот равнины китайской, // Змей крылатый в пустынном саду // Часто прятался полночью майской. ” В финале баллады, заслышав крики похитителя русских красавиц, выходил и отнюдь не по-родственному “поглядывал хмуро”, натягивая тетиву лука, былинный богатырь Вольга Святославич (Волх Всеславьич), отпрыск Змея и Марфы Всеславьевны.
Гумилёвоведы обнаружили в архиве издателя журналов «Творчество» и «Русское искусство» фрагмент неоконченной “китайской поэмы” «Два сна»; в отрывке повествуется о безмятежном детстве китайчат Лайце и Тенвея, дочери и сына двух учёных мандаринов. Поэма как бы «инкрустирована» мотивами “дома с эмалевой крышей”, “жёлтой реки”, “лодочников”, “бронзового дракона”, “павильонов из стекла”, как и других «экзотизмов» вроде “варенья из персиковых лепестков”, “обеда из ста семидесяти блюд”, “павлинов”, “собачек жирных для стола”, публичной декламации “старинных стихов” и изречения Конфуция.
РУССКИЙ ЯЗЫК – КАК ИНОСТРАННЫЙ… ГУМИЛЁВСКАЯ МАСТЕРСКАЯ…
Исследователи полагают, что в приведённый список следует, видимо, включить Ларионова и Гончарову, известного востоковеда Владимира Казимировича Шилейко, а также китайского художника У-цзин-ту, графические работы которого из собрания ксилографов библиотеки Петербургского университета послужили весьма органичными иллюстрациями к «Фарфоровому павильону».
В 1922-ом в издательстве «Мысль» появилось второе, дополненное издание (Гумилёв Н. Фарфоровый павильон: Китайские стихи. 2-е изд., доп. Пг.: Мысль, 1922), в котором к каноническим десяти текстам был добавлен одиннадцатый: «Сердце радостно, сердце крылато. »
Библиографические и архивные изыскания… Публикации уникальных материалов… Конечно же, предстоит их «оцифровка»…В автографах «Китайских стихов», извлечённых для публикации из Альбома, принадлежащего Г.П.Струве, указаны китайские авторы каждого произведения; однако в дальнейшем их имена, а иногда и сами персоналии потребовали уточнения. В Большой серии «Библиотеки поэта» гипотетическое первоавторство представлено так: «Фарфоровый павильон» и «Счастье» — Ли Бо, «Луна на море» — Ли Вэй, «Природа» — Юань Цзе, «Дорога» — Тзе Тие, «Три жены мандарина» и «Соединение» — Цзяо Жань, «Странник» и «Дом» — Ду Фу, «Поэт» — Чжань Жо-Сюй. См.: Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1988. С. 582–583.
Нажмите «Подписаться на канал», чтобы читать «Завтра» в ленте «Яндекса»