лето после выпускных экзаменов я провел у родителей на даче близ станции столбовой
Лето после выпускных экзаменов я провел у родителей на даче близ станции столбовой
Для того чтобы так видеть, глаз наш должна направлять страсть. Она-то именно и озаряет своей вспышкой предмет, усиливая его видимость.
Такую страсть, страсть творческого созерцания, Толстой постоянно носил в себе. Это в ее именно свете он видел все в первоначальной свежести, по-новому и как бы впервые. Подлинность виденного им так расходится с нашими привычками, что может показаться нам странной. Но Толстой не искал этой странности, не преследовал ее в качестве цели, а тем более не сообщал ее своим произведениям в виде писательского приема.
ПЕРЕД ПЕРВОЙ МИРОВОЮ ВОЙНОЮ
Половину 1912 года, весну и лето, я пробыл за границей. Время наших учебных каникул приходится на Западе на летний семестр. Этот семестр я провел в старинном университете города Марбурга.
В этом университете Ломоносов слушал математика и философа Христиана Вольфа. За полтора столетия до него здесь проездом из-за границы, перед возвращением на родину и смертью на костре в Риме, читал очерк своей новой астрономии Джордано Бруно.
Марбург – маленький средневековый городок. Тогда он насчитывал 29 тысяч жителей. Половину составляли студенты. Он живописно лепится по горе, из которой добыт камень, пошедший на постройку его домов и церквей, замка и университета, и утопает в густых садах, темных как ночь. У меня остались крохи от средств, отложенных на жизнь и учение в Германии. На этот неизрасходованный остаток я съездил в Италию. Я видел Венецию, кирпично-розовую и аквамариново-зеленую, как прозрачные камешки, выбрасываемые морем на берег, и посетил Флоренцию, темную, тесную, стройную, – живое извлечение из дантовских терцин. На осмотр Рима у меня не хватило денег.
В следующем году я окончил Московский университет. Мне в этом помог Мансуров, оставленный при университете молодой историк. Он снабдил меня целым собранием подготовительных пособий, по которым сам он сдавал государственный экзамен в предшествующем году. Профессорская библиотека с избытком превышала экзаменационные требования и кроме общих руководств содержала подробные справочники по классическим древностям и отдельные монографии по разным вопросам. Я насилу увез это богатство на извозчике.
Мансуров был родней и другом молодого Трубецкого и Дмитрия Самарина. Я их знал по Пятой гимназии, где они ежегодно сдавали экзамены экстернами, обучаясь дома.
Старшие Трубецкие, отец и дядя студента Николая, были – один профессором энциклопедии права, другой ректором университета и известным философом. Оба отличались крупной корпуленцией и, слонами в сюртуках без талий взгромоздясь на кафедру, тоном упрашивания глуховатыми, аристократически картавыми, клянчащими голосами читали свои замечательные курсы.
Сходной породы были молодые люди, неразлучною тройкой заглядывавшие в университет, рослые даровитые юноши со сросшимися бровями и громкими голосами и именами.
В этом кругу была в почете Марбургская философская школа. Трубецкой писал о ней и посылал туда наиболее одаренных учеников совершенствоваться. Побывавший там до меня Дмитрий Самарин был в городке своим человеком и патриотом Марбурга. Я туда отправился по его совету.
Дмитрий Самарин был из знаменитой славянофильской семьи, в бывшем имении которой теперь раскинулся городок писателей в Переделкине и Переделкинский детский туберкулезный санаторий. Философия, диалектика, знание Гегеля были у него в крови, были наследственными. Он разбрасывался, был рассеян и, наверное, не вполне нормален. Благодаря странным выходкам, которыми он поражал, когда на него находило, он был тяжел и в общежитии невыносим. Нельзя винить родных, не уживавшихся с ним и с которыми он вечно ссорился.
В начале нэпа он очень опростившимся и всепонимающим прибыл в Москву из Сибири, по которой его долго носила гражданская война. Он опух от голода и был с пути во вшах. Измученные лишениями близкие окружили его заботами. Но было уже поздно. Вскоре он заболел тифом и умер, когда эпидемия пошла на убыль.
Я не знаю, что сталось с Мансуровым, а знаменитый филолог Николай Трубецкой прославился на весь мир и недавно умер в Вене.
Лето после государственных экзаменов я провел у родителей на даче в Молодях, близ станции Столбовой по Московско-Курской железной дороге.
В доме по преданию казаки нашей отступавшей армии отстреливались от наседавших передовых частей Наполеона. В глубине парка, сливавшегося с кладбищем, зарастали и приходили в ветхость их могилы.
Внутри дома были узкие, по сравнению с их высотою, комнаты, высокие окна. Настольная керосиновая лампа разбрасывала гигантских размеров тени по углам темно-бордовых стен и потолку.
Под парком вилась небольшая речка, вся в крутых водороинах. Над одним из омутов полуоборвалась и продолжала расти в опрокинутом виде большая старая береза.
Зеленая путаница ее ветвей представляла висевшую над водою воздушную беседку. В их крепком переплетении можно было расположиться сидя или полулежа. Здесь обосновал я свой рабочий угол. Я читал Тютчева и впервые в жизни писал стихи не в виде редкого исключения, а часто и постоянно, как занимаются живописью или пишут музыку.
В гуще этого дерева я в течение двух или трех летних месяцев написал стихотворения своей первой книги.
Книга называлась до глупости притязательно «Близнец в тучах», из подражания космологическим мудреностям, которыми отличались книжные заглавия символистов и названия их издательств.
Писать эти стихи, перемарывать и восстанавливать зачеркнутое было глубокой потребностью и доставляло ни с чем не сравнимое, до слез доводящее удовольствие.
Я старался избегать романтического наигрыша, посторонней интересности. Мне не требовалось громыхать их с эстрады, чтобы от них шарахались люди умственного труда, негодуя: «Какое падение! Какое варварство!» Мне не надо было, чтобы от их скромного изящества мерли мухи и дамы-профессорши после их чтения в кругу шести или семи почитателей говорили: «Позвольте пожать вашу честную руку». Я не добивался отчетливой ритмики, плясовой или песенной, от действия которой почти без участия слов сами собой начинают двигаться ноги и руки. Я ничего не выражал, не отражал, не отображал, не изображал.
Впоследствии, ради ненужных сближений меня с Маяковским, находили у меня задатки ораторские и интонационные. Это неправильно. Их у меня не больше, чем у всякого говорящего.
Совсем напротив, моя постоянная забота обращена была на содержание, моей постоянной мечтою было, чтобы само стихотворение нечто содержало, чтобы оно содержало новую мысль или новую картину. Чтобы всеми своими особенностями оно было вгравировано внутрь книги и говорило с ее страниц всем своим молчанием и всеми красками своей черной, бескрасочной печати.
Я понял жизни цель (сборник)
Лето после государственных экзаменов я провел у родителей на даче в Молодях, близ станции Столбовой по Московско-Курской железной дороге.
В доме по преданию казаки нашей отступавшей армии отстреливались от наседавших передовых частей Наполеона. В глубине парка, сливавшегося с кладбищем, зарастали и приходили в ветхость их могилы.
Внутри дома были узкие, по сравнению с их высотою, комнаты, высокие окна. Настольная керосиновая лампа разбрасывала гигантских размеров тени по углам темно-бордовых стен и потолку.
Под парком вилась небольшая речка, вся в крутых водороинах. Над одним из омутов полуоборвалась и продолжала расти в опрокинутом виде большая старая береза.
Зеленая путаница ее ветвей представляла висевшую над водою воздушную беседку. В их крепком переплетении можно было расположиться сидя или полулежа. Здесь обосновал я свой рабочий угол. Я читал Тютчева и впервые в жизни писал стихи не в виде редкого исключения, а часто и постоянно, как занимаются живописью или пишут музыку.
В гуще этого дерева я в течение двух или трех летних месяцев написал стихотворения своей первой книги.
Книга называлась до глупости притязательно «Близнец в тучах», из подражания космологическим мудреностям, которыми отличались книжные заглавия символистов и названия их издательств.
Писать эти стихи, перемарывать и восстанавливать зачеркнутое было глубокой потребностью и доставляло ни с чем не сравнимое, до слез доводящее удовольствие.
Я старался избегать романтического наигрыша, посторонней интересности. Мне не требовалось громыхать их с эстрады, чтобы от них шарахались люди умственного труда, негодуя: «Какое падение! Какое варварство!» Мне не надо было, чтобы от их скромного изящества мерли мухи и дамы-профессорши после их чтения в кругу шести или семи почитателей говорили: «Позвольте пожать вашу честную руку». Я не добивался отчетливой ритмики, плясовой или песенной, от действия которой почти без участия слов сами собой начинают двигаться ноги и руки. Я ничего не выражал, не отражал, не отображал, не изображал.
Впоследствии, ради ненужных сближений меня с Маяковским, находили у меня задатки ораторские и интонационные. Это неправильно. Их у меня не больше, чем у всякого говорящего.
Совсем напротив, моя постоянная забота обращена была на содержание, моей постоянной мечтою было, чтобы само стихотворение нечто содержало, чтобы оно содержало новую мысль или новую картину. Чтобы всеми своими особенностями оно было вгравировано внутрь книги и говорило с ее страниц всем своим молчанием и всеми красками своей черной, бескрасочной печати.
Например, я писал стихотворение «Венеция» или стихотворение «Вокзал». Город на воде стоял предо мной, и круги и восьмерки его отражений плыли и множились, разбухая, как сухарь в чаю. Или вдали, в конце путей и перронов, возвышался, весь в облаках и дымах, железнодорожный прощальный горизонт, за которыми скрывались поезда и который заключал целую историю отношений, встречи и проводы и события до них и после них.
Мне ничего не надо было от себя, от читателей, от теории искусства. Мне нужно было, чтобы одно стихотворение содержало город Венецию, а в другом заключался Брестский, ныне Белорусско-Балтийский вокзал. Строки «Бывало, раздвинется запад в маневрах ненастий и шпал» из названного «Вокзала» нравились Боброву. У нас было в сообществе с Асеевым и несколькими другими начинающими небольшое содружеское издательство на началах складчины. Знавший типографское дело по службе в «Русском архиве» Бобров сам печатался с нами и выпускал нас. Он издал «Близнеца» с дружеским предисловием Асеева.
Мария Ивановна Балтрушайтис, жена поэта, говорила: «Вы когда-нибудь пожалеете о выпуске незрелой книжки». Она была права. Я часто жалел о том.
Лето после выпускных экзаменов я провел у родителей на даче близ станции столбовой
авт.-сост. Анна Сергеева-Клятис
Нас вводят в жизнь, в ее разгар,
Взвалив на нас проступка бремя,
Чтоб нам страданья тяжесть в дар
Оставить способами всеми.
Благодарим Государственный литературный музей за предоставленные фотоматериалы
В книге использованы фотографии:
из личного архива Е.В. и П.Е. Пастернаков;
И.М. Наппельбаум (Агентство ФТМ, Лтд.);
Жизель Фройнд (Centre Pompidou, MNAM-CCI, Dist. RMN-Grand Palais / Gisèle Freund, reproduction de Adam Rzepka)
© ООО «Издательство АСТ»
Сердечная благодарность тем, кто прямо или косвенно участвовал в подготовке этой книги:
Елене Владимировне Пастернак, сумевшей найти время, чтобы прочитать и отредактировать составленный мною текст, всегда помогавшей мне советом;
Петру Евгеньевичу Пастернаку за неоценимую помощь в подборе визуального материала;
Николаю Алексеевичу Богомолову, по мере сил предоставлявшему возможность заниматься делом, не относящимся к исполнению моих прямых служебных обязанностей;
Лазарю Соломоновичу Флейшману, работы которого дали мне цельное представление о специфике личности, жизненном пути и общественной позиции Б.Л. Пастернака.
Также благодарю за разрешение на публикацию авторов и наследников тех современников Б.Л. Пастернака, фрагменты воспоминаний которых составили книгу «Пастернак в жизни». Без этого ее появление было бы невозможным.
Особенно тепло благодарю моих дочерей Елизавету и Антонину за эмоциональную поддержку, которую я от них всегда получаю.
Эта книга, по сути, первая попытка, предпринятая после смерти Пастернака, взглянуть на его жизненный и творческий путь объективно. Не глазами биографа, который всегда пристрастен, хотя и скрывает свои предпочтения под гомеровской маской беспристрастного повествователя, а глазами живого человека, личного знакомого, завсегдатая дома, члена семьи. Автор этой книги сознательно самоустраняется, не присваивает себе никаких оценок, не делает выводов из описанных ситуаций. На Пастернака смотрят, о нем рассказывают, его оценивают свидетели его жизни – современники. Они часто бывают необъективны, их высказывания отнюдь не всегда достоверны, нередко противоречат друг другу, что создает известную многомерность, по выражению Ю.М. Лотмана, – стереоскопичность образа. Как верно писал первооткрыватель этого жанра В.В. Вересаев, «многие сведения, приводимые в книге, конечно, недостоверны и носят все признаки слухов, сплетен, легенды. Но ведь живой человек характерен не только подлинными событиями своей жизни – он не менее характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются, теми слухами и сплетнями, к которым он подает повод»[1]. Сомнительные свидетельства, принадлежащие подчас очень близким людям из окружения Пастернака, мы никак не отделяли от достоверных, поскольку, как справедливо замечает Вересаев, «нет дыма без огня».
Книга составлена в целом по хронологическому принципу; в соответствии с течением жизни Пастернака названы и ее главы, чтобы облегчить читателю проникновение в материал. В предисловие включен также краткий биографический очерк, который поможет разобраться в хитросплетениях «сюжета». Нередко, однако, внутри цельного периода вдруг оказывается более позднее свидетельство, которое тематически тесно связано с описываемой ситуацией. В этих случаях хронология материала нарушается в пользу смысла.
Едва ли не центральное место в книге, если не по объему, то по значимости, принадлежит высказываниям самого Пастернака. Известно, что корпус его писем огромен – в собрании сочинений составляет четыре тома и ими не исчерпывается. Очевидно также, что в своем эпистолярном творчестве Пастернак был столь же разнообразен, как и в художественном, и его переписку можно читать как большое произведение с разветвленными сюжетными линиями, иногда производящее впечатление столь же ошеломляющее, как и написанный в прозе роман. Но дело не только в этом. В своих документальных высказываниях (автобиографиях, письмах, выступлениях, интервью, заметках на тему) Пастернак находит самые точные слова для выражения самых сложных своих душевных движений, объяснения самых невероятных поступков, оценки внутренних и внешних событий своей жизни. В этом сказывается поэтический опыт: точность найденного слова – одна из трудноуловимых черт гениальности.
Всегда ли можно доверять поэту, когда он говорит о себе? Пастернаку – можно. Присущие любому творческому человеку игровые, актерские качества отступают перед силой его интеллекта, серьезностью философского взгляда на жизнь и на искусство, который проявляется всякий раз, когда мелкие жизненные детали подвергаются тщательному анализу. В этом особенность документальной прозы Пастернака: он никогда не описывает внешнюю сторону событий, его интересует их изнанка, истинный, сущностный смысл происходящего. Особенно это ощутимо в те периоды, которые окрашены бурными переживаниями, личными драмами, кипением страстей. Всякий раз поражаешься, с какой хирургической тонкостью удается Пастернаку показать происходящее не столько вне, сколько внутри него. Итак, автобиографические свидетельства самого поэта – камертон для проверки строя других голосов.
Роль свидетельств подчас выполняют поэтические произведения Пастернака – в том случае, если они несут очевидный автобиографический заряд, – а также прозаические фрагменты из двух документальных произведений: повести «Охранная грамота» (1931) и очерка «Люди и положения» (1959). В этом, пожалуй, главное отличие от ставших классическими книг В.В. Вересаева «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни», в которых литературные источники используются, по задумке автора, крайне скупо.
Говоря о написанных биографиях Пастернака, нужно упомянуть по крайней мере две, широко доступные российскому читателю. Прежде всего это созданные многолетним трудом «Материалы для биографии»[2] Пастернака, автором которых, а также тщательным собирателем архивных источников, связанных с памятью поэта, был его старший сын Евгений Борисович. Это фундаментальная книга, которая впервые ввела в оборот и сделала достоянием не только науки, но и читательского сознания обширный фактический материал. Более подробно в ней сказано о раннем творчестве и периоде творческой зрелости, менее – в силу личных обстоятельств биографа – о позднем. Этот недочет был исправлен позже, в книге «Жизнь Бориса Пастернака»[3], выпущенной через 15 лет после первой. Биографический характер имели и многие публикации, сделанные в последние годы Е.Б. Пастернаком, которые сопровождались документальными врезками, содержащими мемуарные свидетельства автора. Речь идет об изданиях семейной переписки поэта с родителями и сестрами[4], с первой женой Е.В. Лурье (Пастернак)[5]. И ту и другую книгу можно читать как самостоятельное художественное произведение с продуманным сюжетом, резко очерченными характерами и очевидным замыслом, в основе которого – реализованный потенциал человеческой жизни.
Вторая основательная и наделавшая много шума биография Пастернака принадлежит перу Дмитрия Быкова[6]. Написанная быстрым журналистским языком, содержащая несколько ярких и неожиданных открытий, это тем не менее очень субъективная книга, не свободная от некоторой тенденциозности, а иногда и явных натяжек, сделанных в угоду авторской концепции. Жизнеутверждающий пафос и очевидный пиетет перед Пастернаком («имя Пастернака – мгновенный укол счастья») – главные достоинства этой биографии, быстро ставшей фактом современной литературы.
Вставьте, где необходимо, пропущенные буквы и знаки препинания.
1) Лето после выпускных экзам_нов я пр_вёл у р_дителей на дач_ близ станц_ Столбовой.
2) В этом доме, по старин_ым л_гендам, казаки отстрел_ вались от наступавших пер_довых частей арм_ Н/наполеона.
3) В глубине парка за мельниц_й зар_стала мхом и бурьяном брат_кая могила этих воинов.
4) Внутри дома были высокие окна и у_кие длин_ые но уютные комнаты.
5) Н_стольная к_росиновая лампа св_тила ярко и ра_брасывала по б_рдовым стенам и потолку тяж_лые тени огромных р_змеров.
6) Под парком изв_валась (не)большая реч(_)ка а над ней р_сла большая старая б_рёза.
7) (Светло)зелён_ая паутина её в_твей обр_зовала в воздухе лё _кую почти невидимую бесе_ку.
8) В ней можно было сидеть или лежать поэтому здесь об_сновал я свой рабочий уг_лок.
9) Туман_ым утром воздух _десь был свеж_ и спокоен а веч_ром я мог наблюдать за багрян_ым з_катом.
10) Я прочитал бе_числен_ое кол_ичество книг и первый раз в жизн_ писал стихи.
11) В гущ_ старой берёзы я в т_чение двух или трёх летних месяцев написал стих_творения своей первой книги.
12) Я ст_ рался изб_гать ром_нтического наигрыша и посторон_ей интерес(_)ности.
13) Мне (не)требовалось д_кламировать их с эстрады мне (не)надо было чтобы люди гов_рили мне Позвольте пожать вашу чес(_)ную руку.
14) Я не доб_вался отчётливой ритм_ки, плясовой или песен_ой, от действия которой сами собой начина_т двигат(_)ся ноги и руки.
15) Я (н_)чего (не)выр_жал (не)отр_жал (не)отобр_жал (не)изобр_жал.
16) По Оке в пел_не тумана долго плыла и прибл_жалась снизу какая(то) полковая музыка польки и марши.
17) Потом из-за мыса выплыл (не)большой буксирный пар_ходик с тремя баржами наверное с пар_хода люди увидали имен_е на горе и р_шили пр_чалить.
18) Пар_ход пов_рнул через реку напер_рез и п_двёл баржи к нашему бер_гу.
19) На них ок_зались с_лдаты оф_церы поруч_ки к_питаны мног_числен_я гренадерская во_нская часть.
20) Пол_вину 1912 года а именно весну и лето я провёл за границ_й.
21) Время наш_х учебн_х каникул пр_ходит(_)ся на Западе на летний с_местр и этот с_местр я провёл в старин_ом ун_верситете гор_да Марбурга.
22) Марбург мал_нький средн_вековый гор_док.
23) Тогда он насчит_вал 29 тысяч жителей и половину из них составляли студенты.
24) Он утопал в густых тёмных, как ноч_ садах и жив_пис(_)но лепился по горе из которой был добыт камень, пошедший на п_стройку его домов ц_рквей замка и унив_рситета.
25) У меня остал_сь крохи от сре_ств которые я отл_жил на жизнь и учение в Герман_.
26) На этот драгоцен_ый остаток я с_ездил в Италию и ни разу не пож_лел об этом.
27) Я рос в полных света со(_)нца и буйной зелени местах и у меня большой интерес вызывало каждое живое существо собака курица крол_к или кошка.
28) Я стал вн_мательно наблюдать их пова_ки мимику угад_вать настр_ение.
29) Если например Буран вилял хвостом прыгал на ла_ку это озн_чало что пёс пр_бывал в пр_восходном распол_жении духа.
30) Я видел л_сную дорогу звёзды морозн_й ночи.
31) Высокие сугробы горой г_рбили у_кую проезжую стёжку.
32) Ч_сто возок нае_жал на нижние ветки нависш_х пихт осыпал с них иней и с ш_рохом пров_лакивался по ним, таща их на себе.
33) Бел_зна снежной п_лены отр_жала мерцание звёзд луна осв_щала путь.
34) Св_тящийся снежный покров (не)много пугал в глубине внутри чащи словно кто(то) поставил в лесу горящую свечу.
35) Когда мне было три года мы пер_ехали на казён_ую кв_ ртиру при доме Учил_ща живописи, ваян_я и зо_чества на Мясницкой.
36) Кв_ртира пом_щалась во флигел_ внутри двора, вне главного здания.
37) Главное здание, старин_ое и кр_сивое, было во многих отношен_ях зам_чательно.
38) Пожар 1812 года пощ_дил этот дом его старин_ая кр_сота и неповт_римое об_яние до сих пор зач_ровывают.
39) Веком ран_ше, при Екат_рине, дом давал тайное убеж_ще масонской ложе.
40) Боковое закруглен_е на углу Мясницкой и Юшкова переулка заключало (полу)круглый б_лкон с кол_он_ами вм_стительная пл_щадка б_лкона входила в стену и сообщалась с актовым залом Учил_ща а с б_лкона было видно наскво_ь прод_лжение Мясницкой, убегавшей вдаль, к во_залам.
41) Перед нами мощ(_)ный поток воды который бурно устр_ мляется вни_ с большой высоты.
42) Дал_ко ра_носит(_)ся грохот ни_вергающейся с обрыва воды и всё кругом в_драгивает от шума.
43) Бе_пр_рывно падает вода и рас_ыпает(_)ся внизу на мил_иарды мелких брызг.
44) Пут_шествен_ики смотрят в бе_молвном восх_щении на это чре_вычайно красивое _вление природы.
45) Особен_ый восторг у зрителей вызывает вод_пад в бе_облачные дни когда бе_числен_ые капельки как бы ра_творяются в воздухе.
1) Лето после выпускных экзаменов я провёл у родителей на даче близ станции Столбовой.
2) В этом доме, по старинным легендам, казаки отстреливались от наступавших передовых частей армии Наполеона.
3) В глубине парка, за мельницей зарастала мхом и бурьяном братская могила этих воинов.
4) Внутри дома были высокие окна и узкие длинные, но уютные комнаты.
5) Настольная керосиновая лампа светила ярко и разбрасывала по бордовым стенам и потолку тяжелые тени огромных размеров.
6) Под парком извивалась небольшая речка, а над ней росла большая старая берёза.
7) Светло-зелёная паутина её ветвей образовала в воздухе лёгкую почти невидимую беседку.
8) В ней можно было сидеть или лежать, поэтому здесь обосновал я свой рабочий уголок.
9) Туманным утром воздух здесь был свеж и спокоен, а вечером я мог наблюдать за багряным закатом.
10) Я прочитал бесчисленное количество книг и первый раз в жизни писал стихи.
11) В гуще старой берёзы я в течение двух или трёх летних месяцев написал стихотворения своей первой книги.
12) Я старался избегать романтического наигрыша и посторонней интересности.
13) Мне не требовалось декламировать их с эстрады, мне не надо было, чтобы люди говорили мне: «Позвольте пожать вашу честную руку».
14) Я не добивался отчётливой ритмики, плясовой или песенной, от действия которой сами собой начинают двигаться ноги и руки.
15) Я ничего не выражал, не отражал, не отображал, не изображал.
16) По Оке, в пелене тумана долго плыла и приближалась снизу какая-то полковая музыка, польки и марши.
17) Потом из-за мыса выплыл небольшой буксирный пароходик с тремя баржами, наверное, с парохода люди увидали имение на горе и решили причалить.
18) Пароход повернул через реку наперерез и подвёл баржи к нашему берегу.
19) На них оказались солдаты, офицеры, поручики, капитаны, многочисленная гренадерская воинская часть.
20) Половину 1912 года, а именно весну и лето, я провёл за границей.
21) Время наших учебных каникул приходится на Западе на летний семестр и этот семестр я провёл в старинном университете города Марбурга.
22) Марбург — маленький средневековый городок.
23) Тогда он насчитывал 29 тысяч жителей и половину из них составляли студенты.
24) Он утопал в густых тёмных, как ночь садах и живописно лепился по горе, из которой был добыт камень, пошедший на постройку его домов, церквей, замка и университета.
25) У меня остались крохи от средств, которые я отложил на жизнь и учение в Германии.
26) На этот драгоценный остаток я съездил в Италию и ни разу не пожалел об этом.
27) Я рос в полных света, солнца и буйной зелени местах, и у меня большой интерес вызывало каждое живое существо: собака, курица, кролик или кошка.
28) Я стал внимательно наблюдать их повадки, мимику, угадывать настроение.
29) Если, например, Буран вилял хвостом, прыгал на лавку, это означало, что пёс пребывал в превосходном расположении духа.
30) Я видел лесную дорогу, звёзды морозной ночи.
31) Высокие сугробы горой горбили узкую проезжую стёжку.
32) Часто возок наезжал на нижние ветки нависших пихт, осыпал с них иней и с шорохом проволакивался по ним, таща их на себе.
33) Белизна снежной пелены отражала мерцание звёзд, луна освещала путь.
34) Светящийся снежный покров немного пугал в глубине, внутри чащи, словно кто-то поставил в лесу горящую свечу.
35) Когда мне было три года мы переехали на казённую квартиру при доме Училища живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой.
36) Квартира помещалась во флигели внутри двора, вне главного здания.
37) Главное здание, старинное и красивое, было во многих отношениях замечательно.
38) Пожар 1812 года пощадил этот дом, его старинная красота и неповторимое обаяние до сих пор зачаровывают.
39) Веком раньше, при Екатерине, дом давал тайное убежище масонской ложе.
40) Боковое закругление на углу Мясницкой и Юшкова переулка заключало полукруглый балкон с колоннами, вместительная площадка балкона входила в стену и сообщалось с актовым залом Училища, а с балкона было видно насквозь продолжение Мясницкой, убегавшей вдаль, к вокзалам.
41) Перед нами мощный поток воды, который бурно устремляется вниз с большой высоты.
42) Далеко разносится грохот низвергающейся с обрыва воды и всё кругом вздрагивает от шума.
43) Беспрерывно падает вода и рассыпается внизу на миллиарды мелких брызг.
44) Путешественники смотрят в безмолвном восхищении на это чрезвычайно красивое явление природы.
45) Особенный восторг у зрителей вызывает водопад в безоблачные дни, когда бесчисленные капельки как бы растворяются в воздухе.