мы идем на ричмонд темно синею стеной
Дух капитана Брауна
Дух капитана Брауна
К началу XIX в. в Европе и Америке «правительства осознали, что рабство надо отменять». США в 1807—1808 гг. ввели запрет на ввоз рабов из Африки, но рабство не отменили. Поскольку спрос на рабов рос, рабовладельцы заставляли негров рожать как можно больше детей, внося и свою лепту в это дело, в результате чего число негров-рабов за полвека выросло с 1 млн до 4.
В 1830-е гг. в Штатах обрело силу массовое общенациональное движение аболиционизма (abolition — уничтожение, отмена) за отмену рабства.
Страну потрясли несколько выступлений рабов, самым крупным из которых стало восстание Ната Тёрнера в 1831 г. в штате Виргиния, закончившееся разгромом восставших и началом самочинных «судов Линча» над неграми.
В том же году в Бостоне начала выходить еженедельная газета «Освободитель» У. Гаррисона, призывавшая к немедленному освобождению рабов. Вскоре образовалось «Американское общество борьбы с рабством», объединившее за 9 лет в своих рядах свыше 200 тыс белых аболиционистов и свободных негров.
Аболиционисты подвергались нападкам со всех сторон — демократы и республиканцы обвиняли их в угрозе союзу Севера и Юга, т.к. вопрос о рабовладении по Конституции США находился в юрисдикции отдельных штатов.
В 1840 г. Общество раскололось. Одни аболиционисты во главе с Гаррисоном склонялись к легитимным методам борьбы с рабством, другие, как издатель Ф. Дуглас или белый фермер из Ричмонда (шт. Огайо) Джон Браун (1800—1859), ратовали за партизанскую войну.
За несколько лет «капитан Браун» (одно из прозвищ аболициониста) стал убежденным борцом за освобождение негров. Решив поднять восстание рабов в Виргинии, захватить территорию в горах и создать базу для бойцов повстанческой армии, Браун специально изучил военное дело и методы партизанской борьбы.
Чтобы вооружить будущих повстанцев, Браун с отрядом в 22 человека (17 белых, в т.ч. три сына капитана, и 5 негров) предпринял 16 октября 1859 г. поход на г. Харперс-Ферри (60 миль от Вашингтона), где в правительственном арсенале хранилось больше 100 тыс ружей.
Всеобщего восстания не последовало, т.к. его никто и не готовил, к тому же в Харперс-Ферри и его окрестностях было мало негров-рабов. В результате ожесточенного штурма 18 октября федералы взяли в плен пятерых оставшихся в живых брауновцев, в т.ч. и тяжело раненого командира.
19 октября на основании постановления сессии суда, состоявшейся в Чарлстоне (шт. Виргиния), капитана, находившегося в беспамятстве, заключили в тюрьму.
Журналисты растрезвонили о захвате «старика Брауна» на весь мир, откликнувшийся тысячами писем и телеграмм в адрес президента США Д. Бьюкенена и губернатора Виргинии Г. Уайза с самыми разными требованиями — от «освободить немедленно» до «предать казни». Плантаторы готовы были линчевать Брауна без всякого суда.
Правительство США, обеспокоенное шумихой и волнениями на Севере и Юге, яростными дебатами в сенате и палате представителей, паникой жителей, поспешило свернуть судебное разбирательство в кратчайшие сроки, соблюдя при этом видимость законных формальностей. Немало принудили к этому и мужественное поведение капитана, прикованного к больничной койке, и возросшее к нему сочувствие во всех слоях общества. К тому же 1 декабря начинался полугодовой перерыв между судебными сессиями.
При обыске в доме Брауна изъяли чемодан с документами («карты штатов с обозначением числа черного и белого населения, текст Временной конституции и письма многих… почтенных людей»).
25 октября капитан подвергся предварительному допросу членами большого жюри (губернатор Уэйз, сенатор Мэйсон, прокурор штата Э. Хэнтер и др.).
На следующий день за «тайный заговор с рабами с целью восстания, за измену Виргинии и за совершение убийства без смягчающих обстоятельств» Браун был предан следственному суду Чарлстона (судья Р. Паркер), задачей которого было не только как можно быстрее послать его на виселицу, но и признать «безумцем». В город были стянуты войска (свыше 3000 человек) с артиллерией.
Брауна внесли в зал суда на носилках. Зачитав ему обвинительное заключение, прокурор предъявил суду бумаги, найденные в чемодане Брауна. Затем допросили свидетелей обвинения, отклонив свидетелей защиты.
Браун несколько раз прерывал ход процесса, требуя прекратить «бесконечное судоговорение» и перейти к приговору. «Я настаиваю, чтобы меня избавили от судебного издевательства», — восклицал капитан. Виновным себя он не признал. То же самое сделали и остальные обвиняемые.
Два виргинских адвоката, Ботс и Грин, назначенные судом, более беспокоились о своих гонорарах и о своей репутации после суда, и априори были согласны с любым судебным решением. Единственное, что они попробовали «протолкнуть», это состряпанную телеграмму о якобы сумасшествии Брауна. Формально, согласись подсудимый с этим доводом, и жизнь ему была бы сохранена, но капитан категорически отверг подобные измышления, заявив: «Все время я действовал в здравом уме и твердой памяти и несу полную ответственность за мои поступки!»
Браун отверг и предложение совершить побег из тюрьмы: «Весь Юг, вся страна скажут, что я — трус и побоялся отвечать за свои поступки».
Аболиционисты Севера заменили адвокатов на своих юристов (Чилтон и Гризуольд), но те не смогли пробить стену судейского отчуждения и оттянуть суд до следующей сессии.
1 ноября суд еще раз заслушал выступления сторон. Но это была сущая формальность. Судьба Брауна была предрешена.
2 ноября присяжные признали Джона Брауна виновным по всем пунктам обвинения.
Капитан в последнем слове был краток: «Я скажу немного. Если нужно заплатить моей жизнью за то, чтобы скорей воцарилась справедливость, если нужно смешать мою кровь с кровью моих детей и миллионов других в этой стране рабов, права которых попираются так несправедливо и жестоко, я говорю: да будет так».
Судья Паркер приговорил подсудимого «к повешению за шею ровно через месяц от сего дня, то есть 2 декабря 1859 года».
В ожидании казни Браун месяц провел в камере, написав за это время много писем «редакторам крупных газет, известным проповедникам, парламентским деятелям, журналистам, иностранцам». Все это он делал из страстного желания привлечь общественное внимание к проблеме рабства и покончить с ним.
Общественность требовала освободить аболициониста. В ряде городов состоялись многочисленные митинги, но прошел месяц, и 2 декабря 1859 г. Джона Брауна повесили. Мужество капитана в его последний час потрясло даже палачей.
Уже на эшафоте капитан передал офицеру записку: «Я, Джон Браун, теперь вполне уверен, что преступления этой греховной страны никогда не смыть ничем, кроме крови. Как я думаю теперь, я напрасно обольщал себя надеждой, что это может быть сделано без колоссального кровопролития».
Позднее были казнены и остальные брауновцы.
Судебный процесс и казнь Брауна стали спусковым крючком гражданской войны, разразившейся в США в 1861 г. Северяне шли в бой с песней «Тело Джона Брауна».
Мы идем на Ричмонд
Темно-синею стеной,
Звездно-полосатый флаг
Неся перед собой.
Тело Джона Брауна
Лежит в земле сырой,
Но дух его зовет нас в бой!
P.S. Сегодня американскими историками всех направлений официально признано, что ни А. Линкольн, ни его соратники вовсе не намеревались отменять рабство в США, но были вынуждены пойти на это из страха перед неминуемым разгромом. Неожиданная отмена рабства дала северянам огромные дополнительные человеческие ресурсы в гражданской войне и, наоборот, резко ослабила южан, после разгрома которых вместо рабства в стране более чем на 100 лет установился режим дикой дискриминации чернокожего и индейского населения.
Мы идем на ричмонд темно синею стеной
ДЖОН БРАУН
Джон Браун пал на поле боя
Джон Браун пал на поле боя
Джон Браун пал на поле боя
При победном походе своём.
Слава, слава. Аллилуйя,
Слава, слава. Аллилуйя,
Слава, слава. Аллилуйя,
При победном походе своём.
Джон Браун пал на поле боя
Джон Браун пал на поле боя
Джон Браун пал на поле боя
При победном походе своём.
Слава, слава. Аллилуйя,
Слава, слава. Аллилуйя,
Слава, слава. Аллилуйя,
При победном походе своём.
Русские версии песенки бытуют также у современных русскоязычных исторических реконструкторов, причем есть как «федеральные», так и обратные ей «конфедератские» версии.
Джонни (Федеральной армии)
Мы идем на Ричмонд
Тёмно-синию стеной,
Звёздно-полосатый флаг
Неся перед собой.
Тело Джона Брауна
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Он созвал в таверне
Два десятка молодцов,
И вздрогнул весь Нью-Йорк
Город храбрецов!
Тело Джона Брауна
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Вздернем Эндрю Джексона
На яблоне сырой,
И всю свою команду он
Потянет за собой!
Тело Джона Брауна
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Вывесил Borman, Corporal 79th N.Y. Co. B (Москва), 03.05.07, 20:54.
Джонни (Армии Конфедерации)
Мы идем на Вашингтон
Светло-серою стеной,
Звезды на кресте
Мы несем перед собой.
Тело Эндрю Джексона
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Вздернем Джонни Брауна
На яблоне сырой,
И всю свою команду он
Потянет за собой!
Тело Эндрю Джексона
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Восстание Джона Брауна
Джон Браун родился 9 мая 1800 года в Торрингтоне (Коннектикут). Он был вторым сыном Оуэна Брауна и Рут Миллс. В семье Джон получил своё начальное образование, включавшее в себя любовь к Библии и ненависть к рабству. Но когда он вырос, то обнаружил, что живет в стране, которая держит в рабстве четверть своего населения.
Как правоверный пуританин, Джон Браун вдохновлялся примером ветхозаветных пророков и воинов, не щадивших ни своей, ни чужой жизни во исполнение воли Господней. Его высшей идеей, которой он фанатично служил, было равенство всех людей перед Богом. Долгие годы Джон Браун пытался легальными средствами побудить власти к освобождению чернокожих рабов.
В 1847 году Браун перевозит свою семью в посёлок Норт-Эльба, штат Нью-Йорк. Там он основал Лигу самозащиты свободных чернокожих и беглых рабов и стал «проводником» на «подземной железной дороге», по которой негры сбегали с Юга на Север. Дом Брауна стал пристанищем для беглых негров.
Наконец, ему стало ясно, что единственный путь к свободе лежит через вооруженное восстание. На осторожные возражения более робких своих единомышленников, Браун отвечал, что «не видит лучшего применения своей жизни, чем пожертвовать ею ради свободы рабов».
Нападение на Харперс-Ферри, Штат Виргиния, 1865 г.
В ночь на 16 октября небольшой отряд Джона Брауна, состоявший из 22 человек (17 белых и 5 негров), внезапной атакой захватил армейский арсенал в городке Харперс-Ферри, штат Вирджиния. Гарнизон сдался без единого выстрела. Однако Джон Браун не учёл двух вещей: в окрестностях Херперс-Ферри не было крупных плантаций, а до Вашингтона было всего 60 миль. В результате вместо беглых рабов арсенал окружили правительственные войска.
Восставшие проявили удивительное мужество. Забаррикадировавшись в пожарном сарае арсенала, они продержались почти сутки против целой армии.
Сам Джон Браун, стоя с ружьем в руках между телами двух своих сыновей, призывал соратников как можно дороже продать жизнь.
Когда солдаты, выломав дверь, ворвались в сарай, Джон продолжал отчаянно сопротивляться. Голова его была изрублена саблями, в спину ему вонзились сразу несколько штыков. Но только тогда, когда истекающий кровью Браун упал на пол, солдаты смогли схватить его.
Друзья Брауна придумали для него план побега из тюрьмы, но он категорически отказался: «Весь Юг, вся страна скажут, что я — трус и побоялся отвечать за свои поступки».
Суд приговорил его к повешению. Америка казнила одного из лучших своих сыновей за 4 года до полной отмены рабства.
Т. Ховенден. Д.Браун выходит из здания суда.
На самом деле в день суда Д. Брауна внесли в зал заседания на носилках.
В предсмертной записке провозвестник свободы пророчески писал: «Я, Джон Браун, теперь совершенно уверен, что преступления этой греховной страны не могут быть искуплены иначе, как кровью. Я думаю теперь, что напрасно тешил себя мыслью, что это может быть сделано без очень большого кровопролития».
P.S.
В годы Гражданской войны в США песня «Тело Джона Брауна» стала походной песней северян:
Мы идем на Ричмонд
Тёмно-синею стеной,
Звёздно-полосатый флаг
Неся перед собой.
Тело Джона Брауна
Лежит в земле сырой,
Но дух его зовет нас в бой!
Слава, слава аллилуйя!
Слава, слава аллилуйя!
Слава, слава аллилуйя!
Но дух его зовет нас в бой!
Лауреат Нобелевской премии 1987 года.
* * *
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия,
произведения искусства,
и – кстати – самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими, пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклоняться данности
с убогими ее мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице
Сдав все свои экзамены, она
к себе в субботу пригласила друга,
был вечер, и закупорена туго
была бутылка красного вина.
А воскресенье началось с дождя,
и гость, на цыпочках прокравшись между
скрипучих стульев, снял свою одежду
с неплотно в стену вбитого гвоздя.
Она достала чашку со стола
и выплеснула в рот остатки чая,
квартира в этот час уже спала.
Она лежала в ванне, ощущая
Всей кожей облупившееся дно,
и пустота, благоухая мылом,
ползла в нее через еще одно
отверстие, знакомящее с миром.
Дверь тихо притворившая рука
была – он вздрогнул – выпачкана, пряча
ее в карман, он услыхал, как сдача
с вина плеснула в недра пиджака.
Проспект был пуст. Из водосточных труб
лилась вода, сметавшая окурки
он вспомнил гвоздь и струйку штукатурки,
и почему-то вдруг с набрякших губ
сорвалось слово (Боже упаси
от всякого его запечатленья),
и если б тут не подошло такси,
остолбенел бы он от изумленья.
Он раздевался в комнате своей,
не глядя на пропахивающий потом
ключ, подходящий к множеству дверей,
ошеломленный первым оборотом.
Стихи о принятии мира
Все это было, было.
Все это нас палило.
Все это лило, било,
вздергивало и мотало,
и отнимало силы,
и волокло в могилу,
и втаскивало на пьедесталы,
а потом низвергало,
а потом забывало,
на поиски разных истин,
чтобы начисто заблудиться
в жидких кустах амбиций,
в дикой грязи простраций,
ассоциаций концепций
и – среди просто эмоций.
Но мы научились драться
и научились греться
у спрятавшегося солнца
и до земли добраться
без лоцманов, без лоций,
но – главное – не повторяться.
Нам нравится постоянство.
Нам нравятся складки жира
на шее у нашей мамы,
а также наша квартира,
которая маловата
для обитателей храма.
Нам нравится распускаться.
Нам нравится колоситься.
Нам нравится шорох ситца
и грохот протуберанца,
и, в общем, планета наша,
похожа на новобранца,
потеющего на марше.
Так долго вмести прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля – дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутненной оставляя даль.
Так долго вместе прожили, что снег
коль выпадет, то думалось – навеки,
что, дабы не зажмуривать ей век,
я прикрывал ладонью их, и веки,
не веря, что их пробуют спасти,
метались там, как бабочки в горсти.
Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.
Так долго вместе прожили, что роз
семейство на обшарпанных обоях
сменилось целой рощею берез,
и деньги появились у обоих,
и тридцать дней над морем, языкат,
грозил пожаром Турции закат.
Так долго весе прожили без книг,
без мебели, без утвари на старом
диванчике, что – прежде чем возник –
был треугольник перпендикуляром,
восставленным знакомыми стоймя
над слившимися точками двумя.
Так долго вместе прожили мы с ней,
что сделали из собственных теней
мы дверь себе – работаешь ли, спишь ли,
но створки не распахивались врозь,
и мы прошли их, видимо, насквозь
и черным ходом в будущее вышли.
Стихотворение о слепых музыкантах
«Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигримов»
В. Шекспир
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
. И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Я обнял эти плечи и взглянул
на то, что оказалось за спиною,
и увидал, что выдвинутый стул
сливался с освещенною стеною.
Был в лампочке повышенный накал,
невыгодный для мебели истертой,
и потому диван в углу сверкал
коричневою кожей, словно желтой.
Стол пустовал. Поблескивал паркет.
Темнела печка. В раме запыленной
застыл пейзаж. И лишь один буфет
казался мне тогда одушевленным.
Но мотылек по комнате кружил,
и он мой взгляд с недвижимости сдвинул.
И если призрак здесь когда-то жил,
то он покинул этот дом. Покинул.
Иосиф Бродский. Рождественский Романс
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский,
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый Год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
Мы идем на ричмонд темно синею стеной
Грампластинка им. Матти Юрвы запись закреплена
Здравствуйте, дорогие мои. Знаете где лежит тело Брауна? В ЗЕМЛЕ СЫРОЙ. 1!! ААААААА!!1. ВААААГХ. ГЛОРИ ГЛОРИ АЛЛЕЛУЙЯ!! гхкх*судорожно кашляет*
There are two варианта оф the text: Original Battle Hymn and John’s Brown song.
Battle Hymn of the Republic
Я увидел, как во славе сам Господь явился нам,
Как Он мощною стопою гроздья гнева разметал,
Как Он молнией ужасной обнажил меча металл.
Он правды держит шаг.
(Хор)
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Он правды держит шаг.
Я Его в огнях увидел вкруг армейских лагерей,
Они стали алтарями среди сырости полей,
Я читаю Его Слово в тусклом свете фонарей,
День Господа настал.
(Хор)
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
День Господа настал.
Прочитал я Весть Благую там, где дымом мрак пропах:
«Как врагам моим воздашь ты, так и я тебе воздам;
Пусть Герой, женой рождённый, пяткой втопчет Змия в прах.
Сам Бог здесь держит шаг.»
(Хор)
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Сам Бог здесь держит шаг.
Невозможно отступленье, коль трубит Его труба;
Он просеет наши души в сите Страшного Суда;
О, моя душа, не медли: путеводная звезда — Наш Бог здесь держит шаг.
(Хор)
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Наш Бог здесь держит шаг.
Среди благодатных лилий за морем Христос рождён,
Его кровью, Его телом мир вокруг преображён
Освятив нас, Он умер — за Свободу мы умрём,
Раз Бог здесь держит шаг.
(Хор)
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Раз Бог здесь держит шаг.
Он является во славе, словно яростный восход,
Будет Разумом для власти, Помощь смелому даёт,
Мир у ног Его смирится, и покорно Время ждёт,
Наш Бог здесь держит шаг.
(Хор)
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Славься, славься, Аллилуйя!
Наш Бог здесь держит шаг.
Мы идем на Ричмонд
Тёмно-синию стеной,
Звёздно-полосатый флаг
Неся перед собой.
Тело Джона Брауна
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Он созвал в таверне
Два десятка молодцов,
И вздрогнул весь Нью-Йорк
Город храбрецов!
Тело Джона Брауна
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Вздернем Эндрю Джексона
На яблоне сырой,
И всю свою команду он
Потянет за собой!
Тело Джона Брауна
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Так же чисто по фану Конфедерация записала Дисс-кавер на эту мелодию со следующим текстом:
Мы идем на Вашингтон
Светло-серою стеной,
Звезды на кресте
Мы несем перед собой.
Тело Эндрю Джексона
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
Вздернем Джонни Брауна
На яблоне сырой,
И всю свою команду он
Потянет за собой!
Тело Эндрю Джексона
Лежит в земле сырой,
Но душа зовет нас в бой!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Глори, глори аллилуя!
Но душа зовет нас в бой!
(если кто подкинет аудио версию последней, буду категорически благодарен)