цибарка что это на каком языке
Таинственные явления человеческой психики
Название взято из брошюры профессора Л.Л. Васильева,
в которой он писал о гипнозе и прочих телепатиях.
Цибарка это ведро, расширенное кверху. Она удобнее прямого ведра, из неё легче наливать, проще зачерпнуть и главное, она не колотит по ногам, когда её несешь в вытянутой руке. Прямым ведром достают воду из колодца, оно меньше болтается на цепи и не цепляется за сруб. Цибарки давно вытеснили цилиндрические вёдра и сами стали называться вёдрами. Делают вёдра из оцинкованной жести, оцинковка сияет морозными узорами и новое ведро имеет праздничный вид. По верхнему краю продавлены два ободка для красоты и для жёсткости.
На углу мне встретился Жора.
— Женя, дай напиться!
Жора только что вышел из дома, но как в жару не выпить холодной, только из колодца воды.
Вода в нашем колодце была прозрачная и вкусная. Колодец был с деревянным срубом, звонким эхом отзывался на крик и усиливал плеск воды и влажный скрежет цепи. Потом колодезь обложили камнем, и звуки в нём погасли. Вкус воды был разным в сухое и дождливое лето. В сухое лето вода была чуть жёстче, солоноватей. Как бы то ни было, на такой воде у бабушки получался вкусный борщ с фасолью, красный от бурачка (свеклы), с обязательным лавриком и укропом.
Я поставил ведро на землю, Жора встал на колени – иначе не напьёшься! – и припал к воде. Я видел в ведре небо и отражённое жорино ухо.
Жора сделал пару глотков, чувствовалось, что пить ему не хотелось. Он долго не отрывался от воды, а когда поднял голову, в ведре плавал смачный плевок.
Жора пошёл дальше, как ни в чём не бывало, ни злорадства, ни насмешки на его лице не было. Так, пошалил, как камешком в петуха бросил.
Я тоже не выразил никаких эмоций, вылил воду под забор и вернулся к колодцу. Было, конечно, обидно, но что возьмёшь с этих старших! А лишний труд – ну, не умру же! Я лишь укрепился в мнении, что у нас с Жорой друг в друге нет никакой нужды.
Потом мы немного повзрослели и подзаборные компании распались. В школе Жора был комсоргом. Он остановил меня в коридоре, о чём-то проговорил, кажется насчёт сбора металлолома. Разговаривая, он смотрел выше моей головы, по-прежнему слегка сдвинув брови. Чувствовалось, что он не желал оставаться «парнем с нашей улицы».
Все мы, повзрослев, подсознательно вычёркивали из памяти свои детские комплексы, неловкие ситуации, нанесённые и испытанные обиды происходящие от невоспитанности. Родители работали с утра до ночи, и мы росли на улице предоставленные самим себе. Какое уж тут воспитание! Мы «набирались культуры» позже, кто в ВУЗах, кто в техникумах, общаясь с людьми и предпочитая вежливость пренебрежению.
Практически вся молодёжь из нашего посёлка разъехались по всей стране. Уехал и Жора.
Со временем отпадают детские шалости и дурные поступки, но характер остаётся. Я думаю, у Жоры был сильный характер и он занял ступень по себе на общественной карьерной лестнице. А вот обаятельный Вася Гоtовчик всё выпивал, приветливо улыбался, да так и сошёл на нет.
Особенностью мальчишеского возраста является импульсивность. Это когда сам не знаешь, что выкинешь в следующий момент.
В пятидесятых в нашей школе было печное отопление. Одна печь обогревала два смежных класса, а топки выходили в коридор. Тётя Вера, бессменная дежурная по школе, она же истопница, с ручным колокольчиком проходила по коридору и давала звонок на урок и на перемену. Сначала мы слышали громкое и весёлое телепание звонка с нашего первого этажа, потом звонок удалялся и слабел – тётя Вера поднималась на второй этаж.
Вдоль стены стояла деревянная вешалка, с висящими на ней одно на другом нашими немудреными пальтишками. За вешалкой у самой стены стояло старое полуразбитое пианино, без крышки, с обнажёнными струнами. Когда одежды на вешалке не было, можно было щелчком удачно бросить бумажный шарик и в классе раздавался тихий мелодичный звон потревоженной струны. Учительница поднимала голову, грустным взглядом провожала затихающий звук и неприметно вздохнув, продолжала урок.
Однажды я таким лезвием порезал чужое пальто на вешалке.
Меня до сих пор охватывает жгучий, нестерпимый стыд при воспоминании об этом. Я старался вытравить этот случай из своей памяти, из жизни, я не решался признаться в этом самому себе, не то что кому-то даже из самых близких друзей.
Подсознательное желание переступить некую черту, за которой строгое «нельзя»?
Пальто не было загублено, разрезы аккуратно заштопали «козликом» и на пестрой ткани штопка выглядела как деталь выкройки.