За что людей репрессировали
9 самых частых вопросов о политических репрессиях
Приблизительное время чтения: 16 мин.
В 1991 году в России 30 октября было официально объявлено днем памяти жертв политических репрессий в СССР. Я постарался ответить на девять наиболее распространенных вопросов о политических репрессиях.
1. Что такое политические репрессии?
В истории разных стран случались периоды, когда государственная власть по каким-то соображениям — прагматическим или идеологическим — начинала воспринимать часть своего населения либо как прямых врагов, либо как лишних, «ненужных» людей. Принцип отбора мог быть разным — по этническому происхождению, по религиозным взглядам, по материальному состоянию, по политическим воззрениям, по уровню образования — но итог был один: эти «ненужные» люди либо уничтожались физически без суда и следствия, либо подвергались уголовным преследованиям, либо становились жертвами административных ограничений (высылались из страны, отправлялись в ссылку внутри страны, лишались гражданских прав, и так далее). То есть люди страдали не за какую-то свою личную вину, а просто потому, что им не повезло, просто потому что оказались в некое время в неком месте.
Политические репрессии были не только в России, а в России — не только при советской власти. Однако, вспоминая жертв политических репрессий, мы в первую очередь думаем о тех, кто пострадал в 1917–1953 годах, потому что среди общего числа российских репрессированных они составляют большинство.
2. Почему, говоря о политических репрессиях, ограничиваются периодом 1917–1953 годов? После 1953 года репрессий не было?
Этот период, 1917–1953 годы, выделяют потому, что на него пришлось подавляющее большинство репрессий. После 1953 года репрессии тоже происходили, но в гораздо меньших масштабах, а главное, они в основном касались людей, которые в той или иной степени выступали против советской политической системы. Речь о диссидентах, получивших тюремные сроки или пострадавших от карательной психиатрии. Они знали, на что идут, они были не случайными жертвами — что, конечно же, никак не оправдывает того, что власть с ними делала.
3. Жертвы советских политических репрессий — кто они?
Это были очень разные люди, разные по социальному происхождению, убеждениям, мировоззрению.
Часть из них — так называемые «бывшие», то есть дворяне, армейские или полицейские офицеры, университетские профессора, судьи, купцы и промышленники, духовенство. То есть те, кого пришедшие в 1917 году к власти коммунисты считали заинтересованными в реставрации прежнего порядка и потому подозревали их в подрывной деятельности.
Также огромную долю среди жертв политических репрессий составляли «раскулаченные» крестьяне, в большинстве своем крепкие хозяева, не пожелавшие идти в колхозы (некоторых, впрочем, не спасало и вступление в колхоз).
Многие жертвы репрессий проходили по разряду «вредителей». Так называли специалистов на производстве — инженеров, техников, рабочих, которым приписывался умысел нанести стране материально-технический или экономический ущерб. Иногда такое происходило после каких-то реальных производственных сбоев, аварий (в которых требовалось найти виновных), а порой речь шла лишь о гипотетических неприятностях, которые, по мнению обвинителей, могли бы случиться, не будь враги вовремя разоблачены.
В конце 30-х годов репрессированы были многие военные, начиная с высшего командного состава и кончая младшими офицерами. В них подозревали потенциальных участников заговоров против Сталина.
Отдельно стоит вспомнить о работниках ГПУ-НКВД-НКГБ, часть которых тоже была репрессирована в 30-е годы в ходе «борьбы с перегибами». «Перегибы на местах» — понятие, которое ввел в оборот Сталин, подразумевая излишний энтузиазм сотрудников карательных органов. Понятно, что эти «перегибы» закономерно вытекали из общей государственной политики, и потому в устах Сталина слова о перегибах звучат весьма цинично. Кстати, практически вся верхушка НКВД, проводившая репрессии в 1937–1938 годах, была вскоре репрессирована и расстреляна.
Естественно, очень много было репрессированных за веру (и не только православных). Это и духовенство, и монашество, и активные миряне на приходах, и просто люди, не скрывающие своей веры. Хотя формально советская власть не запрещала религию и советская конституция 1936 года гарантировала гражданам свободу совести, по факту открытое исповедание веры могло окончиться для человека печально.
Репрессиям подвергались не только отдельные люди и отдельные сословия, но и отдельные народы — крымские татары, калмыки, чеченцы и ингуши, немцы. Происходило это во время Великой Отечественной войны. Причин было две. Во-первых, в них видели потенциальных предателей, которые могут перейти на сторону немцев при отступлении наших войск. Во-вторых, когда немецкие войска оккупировали Крым, Кавказ и ряд других территорий, с ними действительно сотрудничала часть проживавших там народов. Естественно, далеко не все представители этих народов сотрудничали с немцами, не говоря уже о тех из них, кто сражался в рядах Красной армии — однако впоследствии все они, включая женщин, детей и стариков, были объявлены предателями и отправлены в ссылку (где в силу бесчеловечных условий многие погибли либо в пути, либо на месте).
А еще среди репрессированных было множество обывателей, имевших вроде бы вполне безопасное социальное происхождение, но арестованных либо из-за доноса, либо просто в силу разнарядки (на выявление «врагов народа» тоже были спускаемые сверху планы). Если арестовывали какого-то крупного партийного функционера, то довольно часто брали и его подчиненных, вплоть до самых низовых должностей вроде личного шофера или домработницы.
4. Кого нельзя считать жертвой политических репрессий?
Не все те, кто пострадал в 1917–1953 годах (и позже, вплоть до конца советской власти), могут быть названы жертвами политических репрессий.
Помимо «политических», в тюрьмах и лагерях люди сидели и по обычным уголовным статьям (воровство, мошенничество, грабеж, убийство и так далее).
Также нельзя считать жертвами политических репрессий тех, кто совершил явную государственную измену — к примеру, «власовцев» и «полицаев», то есть тех, кто в годы Великой Отечественной войны пошел на службу к немецким оккупантам. Даже безотносительно моральной стороны дела это был их сознательный выбор, они вступили в борьбу с государством, и государство, соответственно, боролось с ними.
То же касается разного рода повстанческих движений — басмачей, бандеровцев, «лесных братьев», кавказских абреков и так далее. Можно обсуждать их правоту и неправоту, но жертвы политических репрессий — это лишь те, кто не вставал на тропу войны с СССР, кто просто жил обычной жизнью и пострадал независимо от своих действий.
5. Как юридически оформлялись репрессии?
Во-вторых, начиная с 1937 года, наряду с обычным судебным производством, начал действовать упрощенный порядок, когда никаких судебных прений вообще не было, присутствия обвиняемого не требовалось, а приговоры выносились так называемым Особым совещанием, иначе говоря, «тройкой», буквально за 10-15 минут.
В-третьих, часть пострадавших была репрессирована в административном порядке, вообще без следствия и суда — те же «раскулаченные», те же сосланные народы. То же нередко касалось членов семьи осужденных по 58-й статье. Была в ходу официальная аббревиатура ЧСИР (член семьи изменника родины). При этом личные обвинения конкретным людям не предъявлялись, а их ссылка мотивировалась политической целесообразностью.
Но кроме того, иногда репрессии вообще не имели никакого юридического оформления, по сути это были самосудные расправы — начиная от расстрела в 1917 году демонстрации в защиту Учредительного собрания и заканчивая событиями 1962 года в Новочеркасске, где была расстреляна рабочая демонстрация, протестовавшая против повышения цен на продовольствие.
6. Сколько людей было репрессировано?
Это сложный вопрос, на который у историков до сих пор нет точного ответа. Цифры называют самые разные — от 1 до 60 миллионов. Проблем здесь две — во-первых, недоступность многих архивов, а во-вторых, расхождение в методах расчета. Ведь даже основываясь на открытых архивных данных, можно делать разные выводы. Архивные данные — это не только папки с уголовными делами на конкретных людей, но и, например, ведомственная отчетность о поставках продовольствия для лагерей и тюрем, статистика рождений и смертей, записи в кладбищенских конторах о захоронениях, и так далее, и тому подобное. Специалисты-историки стараются учесть как можно больше разных источников, но данные подчас расходятся друг с другом. Причины разные — и ошибки учета, и намеренные подтасовки, и утрата многих важных документов.
Кроме того, хотя любой историк и должен быть беспристрастен, как это положено ученому, но в реальности у каждого исследователя есть свои мировоззренческие и политические предпочтения, и поэтому какие-то данные историк может посчитать более достоверными, а какие-то менее. Полная объективность — это идеал, к которому следует стремиться, но который пока никем из историков не достигнут. Поэтому, сталкиваясь с любыми конкретными оценками, следует быть осторожным. А вдруг автор вольно или невольно завышает или занижает цифры?
Но чтобы понять масштабы репрессий, достаточно привести такой пример расхождения цифр. По оценкам церковных историков, в 1937-38 годах было арестовано более 130 тысяч священнослужителей. По оценкам же историков, приверженных коммунистической идеологии, в 1937-38 годах количество арестованных священнослужителей гораздо меньше — всего примерно 47 тысяч. Не будем спорить о том, кто более прав. Давайте сделаем мысленный эксперимент: представим, что сейчас, в наше время, в течение года в России арестовываются 47 тысяч железнодорожников. Что будет с нашей транспортной системой? А если арестовать за год 47 тысяч врачей — сохранится ли вообще отечественная медицина? А если арестовать 47 тысяч священников? Впрочем, у нас их сейчас столько даже и не наберется. В общем, даже если ориентироваться на минимальные оценки, легко увидеть, что репрессии стали общественной катастрофой.
А для их нравственной оценки совершенно неважны конкретные цифры пострадавших. Будь это миллион или сто миллионов или сто тысяч — это все равно трагедия, это все равно преступление.
7. Что такое реабилитация?
Подавляющее большинство жертв политических репрессий было впоследствии реабилитировано.
Реабилитация — это официальное признание государства, что данный человек был осужден несправедливо, что он невиновен в предъявленных ему обвинениях и поэтому не считается судимым и избавляется от тех ограничений, которым могут подвергаться вышедшие из заключения люди (например, право избираться депутатом, право работать в правоохранительных органах и тому подобное).
Многие считают, что реабилитация жертв политических репрессий началась только в 1956 году, после того, как первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев на XX съезде партии разоблачил культ личности Сталина. На самом деле это не так — первая волна реабилитации прошла в 1939 году, после того, как руководство страны осудило разгул репрессий 1937-38 годов (которые и были названы «перегибами на местах»). Это, кстати, важный момент, потому что тем самым было признано вообще наличие политических репрессий в стране. Признано даже теми, кто эти репрессии и запустил. Поэтому утверждение современных сталинистов, что репрессии это миф, выглядит просто смешным. Как же миф, если даже ваш кумир Сталин и то их признал?
Впрочем, в 1939-41 годах реабилитировано было немного людей. А массовая реабилитация началась с 1953 года после смерти Сталина, ее пик пришелся на 1955–1962 годы. Затем, до второй половины 1980-х годов, реабилитаций было мало, но после объявленной в 1985 году перестройки их количество резко выросло. Отдельные акты реабилитации произошли уже в постсоветскую эпоху, в 1990-е годы (поскольку РФ юридически является правопреемником СССР, то и обладает правом реабилитировать тех, кто был несправедливо осужден до 1991 года).
А вот царская семья, расстрелянная в Екатеринбурге в 1918 году, была официально реабилитирована только в 2008 году. До того Генпрокуратура сопротивлялась реабилитации на том основании, что убийство царской семьи не имело никакого юридического оформления и стало произволом местных властей. Но Верховный Суд РФ в 2008 году счел, что хоть никакого судебного решения и не было, расстреляли царскую семью по решению местной власти, обладающей административными полномочиями и потому являющейся часть государственной машины — а репрессии и есть мера принуждения со стороны государства.
Кстати сказать, есть люди, которые несомненно стали жертвами политических репрессий, которые не совершали того, в чем их формально обвинили — но решения о реабилитации которых нет и, видимо, никогда не будет. Речь о тех, кто до того, как попасть под каток репрессий, сами были водителями этого катка. Например, «железный нарком» Николай Ежов. Ну вот какая из него невинная жертва? Или тот же Лаврентий Берия. Разумеется, его расстрел был неправосуден, разумеется, он не был никаким английским и французским шпионом, как ему впопыхах приписали — но его реабилитация стала бы демонстративным оправданием политического террора.
Не всегда реабилитация жертв политических репрессий происходила «автоматически», иногда этим людям или их родственникам приходилось проявлять настойчивость, годами писать письма в государственные органы.
8. Что сейчас говорят о политических репрессиях?
В современной России нет единого мнения по этой теме. Более того, в отношении к ней проявляется поляризация общества. Память о репрессиях разные политические и идеологические силы используют в своих политических интересах, но и обычные люди, не политики, очень по-разному могут ее воспринимать.
Одни люди убеждены, что политические репрессии — это позорная страница отечественной истории, что это чудовищное преступление против человечности, и поэтому надо всегда помнить о репрессированных. Иногда эта позиция примитивизируется, все жертвы репрессий объявляются в равной мере безгрешными праведниками, а вина перед ними возлагается не только на советскую власть, но и на современную российскую как правопреемницу советской. Любые попытки разобраться, сколько же реально было репрессированных, априори объявляются оправданием сталинизма и осуждаются с моральных позиций.
Другие подвергают сомнению сам факт репрессий, утверждают, что все эти «так называемые жертвы» действительно виноваты в приписываемых им преступлениях, действительно вредили, взрывали, замышляли теракты и так далее. Это крайне наивная позиция опровергается хотя бы уже тем, что факт наличия репрессий признавался даже при Сталине — тогда это называлось «перегибами» и в конце 30-х годов за эти «перегибы» было осуждено практически все руководство НКВД. Столь же очевидна и моральная ущербность таких взглядов: людям так хочется выдать желаемое за действительное, что они готовы, не имея на руках никаких доказательств, оклеветать миллионы пострадавших.
Третьи признают, что репрессии были, согласны с тем, что пострадавшие от них были невиновны, но воспринимают все это совершенно спокойно: мол, иначе было нельзя. Репрессии, как им кажется, были необходимы для проведения индустриализации страны, для создания боеспособной армии. Без репрессий не удалось бы победить в Великой Отечественной войне. Такая прагматичная позиция, безотносительно к тому, насколько она соответствует историческим фактам, тоже ущербна в нравственном отношении: государство объявляется высшей ценностью, по сравнению с которой жизнь каждого отдельного человека ничего не стоит, и любого можно и нужно уничтожить ради высших государственных интересов. Тут можно, кстати, провести параллель с древними язычниками, которые приносили своим богам человеческие жертвы, будучи стопроцентно уверены, что это послужит благу племени, народа, города. Нам сейчас это представляется изуверством, но ведь мотивация была точно такой же, как и у современных прагматиков.
Можно, конечно, понять, откуда берется такая мотивация. СССР позиционировал себя как общество социальной справедливости — и действительно, во многих отношениях, особенно в позднесоветский период, социальная справедливость была. Наше общество в социальном плане куда менее справедливо — плюс к тому же сейчас любая несправедливость мгновенно становится известна всем. Поэтому в поисках справедливости люди обращают свой взгляд в прошлое — естественно, идеализируя ту эпоху. А значит, психологически стремятся оправдать и то темное, что тогда было, в том числе и репрессии. Признание и осуждение репрессий (тем более, декларируемое сверху) идет у таких людей в связке с одобрением нынешних несправедливостей. Можно всячески показывать наивность такой позиции, но, пока не восстановится социальная справедливость, эта позиция будет вновь и вновь воспроизводиться.
9. Как же все-таки христианам следует воспринимать политические репрессии?
Среди православных христиан, к сожалению, тоже нет единства по этому вопросу. Есть верующие (в том числе и воцерковленные, иногда даже и в священном сане), которые либо считают всех репрессированных виновными и недостойными жалости, либо оправдывают их страдания пользой государства. Более того, иногда — слава Богу, не особо часто! — можно услышать и такое мнение, что репрессии были благом и для самих репрессированных. Ведь то, что с ними случилось, произошло по Божьему Промыслу, а Бог с человеком плохого не сотворит. Значит, — говорят такие христиане, — этим людям надлежало пострадать, чтобы очиститься от тяжелых грехов, духовно переродиться. И действительно, примеров такого духовного возрождения немало. Как писал прошедший лагеря поэт Александр Солодовников, «Решетка ржавая, спасибо! // Спасибо, лезвие штыка! // Такую волю дать могли бы // Мне только долгие века».
На самом деле это опасная духовная подмена. Да, страдания подчас могут спасти человеческую душу, но из этого вовсе не следует, что сами по себе страдания — это хорошо. И уж тем более из этого не следует, что палачи праведны. Как мы знаем из Евангелия, царь Ирод, желая найти и уничтожить младенца Иисуса, велел превентивно перебить всех младенцев в Вифлееме и окрестностях. Эти младенцы причислены Церковью к лику святых, но вот их убийца Ирод — вовсе нет. Грех остается грехом, зло остается злом, преступник остается преступником даже в том случае, если отдаленные последствия его преступления будут прекрасными. Кроме того, одно дело на личном опыте рассуждать о пользе страданий, и совсем иное — говорить это о других людях. Один лишь Бог знает, к добру или к худу обернется для конкретного человека то или иное испытание, а мы об этом судить не вправе. Но вот что мы можем и что должны делать — если считаем себя христианами! — это соблюдать Божие заповеди. Где нет ни слова о том, что ради государственного блага можно убивать невиновных людей.
Какие же выводы?
Первое и очевидное — мы должны понимать, что репрессии — это зло, зло и социальное, и личное зло тех, кто их устраивал. Никакого оправдания этому злу — ни прагматического, ни богословского — нет.
Второе — это правильное отношение к жертвам репрессий. Не следует их всех скопом считать идеальными. Это были очень разные люди, и в социальном, и в культурном, и в нравственном смысле. Но воспринимать их трагедию нужно безотносительно их индивидуальных особенностей и обстоятельств. Все они не были виноваты перед властью, подвергшей их страданиям. Мы не знаем, кто из них праведник, кто грешник, кто сейчас в раю, кто в аду. Но мы должны их жалеть и молиться за них. А вот чего точно не надо делать — это не надо спекулировать на их памяти, отстаивая наши собственные политические взгляды в полемике. Репрессированные не должны стать для нас средством.
Третье — надо четко понимать, почему эти репрессии стали в нашей стране возможными. Причина их не только в личных грехах тех, кто был в те годы у руля. Главная причина — это радикальное мировоззрение, в данном случае, основанное на безбожии и на отрицании всей предшествующей традиции — духовной, культурной, семейной и так далее. Большевики хотели выстроить рай на земле, при этом позволяли себе любые средства. Нравственно лишь то, что служит делу пролетариата, утверждали они. Неудивительно, что они оказались внутренне готовы убивать миллионами. Важно при этом знать, что репрессии бывали в разных странах, в том числе и в нашей.
Глядя на разные ужасы прошлого, мы часто произносим фразу «этого не должно повториться». Но это может повториться, если отбросить моральные и духовные барьеры, если исходить исключительно из прагматики и идеологии. И неважно, какого цвета будет эта идеология — красного, зеленого, черного, коричневого. Все равно кончится большой кровью.
Читайте также:
Истории о людях, пострадавших от репрессий в нашей рубрике Новомученики и материал Могила для 20 тысяч человек: как помнить о каждом?
В 2017 году исполняется 80 лет одному из самых трагических событий в истории XX века — массовым репрессиям 1937-1938 годов. В народной памяти они остались под названием ежовщина (по фамилии сталинского наркома госбезопасности Николая Ежова); современные историки чаще употребляют термин «Большой террор». О его причинах и последствиях «Ленте.ру» рассказал петербургский историк, кандидат исторических наук Кирилл Александров.
Расстрельная статистика
Исключительность Большого террора заключалась в беспрецедентности и масштабности массовых убийств, организованных руководящими органами Коммунистической партии в мирное время. Предвоенное десятилетие было катастрофой для населения СССР. За период с 1930-го по 1940-й год жертвами сталинской социальной политики стали более 8,5 миллионов человек: более 760 тысяч расстреляны за «контрреволюционные преступления», около миллиона раскулаченных умерли на этапах раскулачивания и в спецпоселках, около полумиллиона заключенных погибли в ГУЛАГе. Наконец, 6,5 миллионов человек умерли в результате голодомора 1933 года, который, по оценке Государственной Думы России, стал следствием «насильственной коллективизации сельского хозяйства».
Основные жертвы приходятся на 1930-й, 1931-й, 1932-й и 1933-й годы — примерно 7 миллионов человек. Для сравнения: общее количество погибших на оккупированных территориях СССР в 1941–1944 годах специалисты-демографы оценивают в пределах 4–4,5 миллионов человек. При этом «ежовщина» 1937–1938 годов стала прямым и неизбежным следствием коллективизации
Есть точные данные о числе жертв репрессий 1937-1938 годов?
По справочным данным МВД СССР 1953 года, в 1937-1938 годах органы НКВД арестовали 1 миллион 575 тысяч 259 человек, из них за «контрреволюционные преступления» — 1 миллион 372 тысячи 382 (87,1 процента). Было осуждено 1 миллион 344 тысячи 923 человека (в том числе расстреляны — 681 692 человека).
Фото: Public Domain / Wikimedia
Приговоренных к высшей мере наказания не только расстреливали. Например, в Вологодском УНКВД исполнители — с ведома начальника-орденоносца, майора госбезопасности Сергея Жупахина — осужденным к расстрелу рубили головы топором. В Куйбышевском УНКВД из почти двух тысяч казненных в 1937-1938 годах удушили веревками примерно 600 человек. В Барнауле осужденных убивали ломами. На Алтае и в Новосибирской области женщины перед расстрелом подвергались сексуальному насилию. В Новосибирской тюрьме НКВД сотрудники состязались, кто убьет заключенного с одного удара в пах.
Всего за период с 1930-го по 1940-й годы по политическим мотивам в СССР были осуждены и расстреляны более 760 тысяч человек (из них более 680 тысяч — во время ежовщины). Для сравнения: в Российской империи за 37 лет (1875-1912) по всем составам, включая тяжкие уголовные преступления, а также по приговорам военно-полевых и военно-окружных судов периода первой русской революции были казнены не более шести тысяч человек. В 1937-1939 годах в Германии народный трибунал (Volksgericht) — чрезвычайный судебный орган рейха по делам о государственной измене, шпионаже и других политических преступлениях — осудил 1709 человек и вынес 85 смертных приговоров.
Причины Большого террора
Как вы думаете, почему пик государственного террора в СССР пришелся именно на 1937 год? Ваш коллега Олег Хлевнюк считает, что главным мотивом Сталина было устранение потенциально недовольных и классово чуждых людей в преддверии грядущей войны. Вы с ним согласны? Если да, то достиг ли Сталин своей цели?
Мне бы хотелось дополнить точку зрения уважаемого Олега Витальевича. В результате Октябрьского переворота и победы большевиков в гражданской войне в нашей стране возникла диктатура Центрального комитета Коммунистической партии. Главная задача Ленина, Сталина и их соратников заключалась в удержании захваченной власти любой ценой — ее потеря грозила не только политическими, но и личными рисками десяткам тысяч большевиков.
Строительство Беломорканала, 1933 год
Сталину стало понятно, что пока на земле сохраняется свободный и независимый крестьянин-производитель, он всегда будет представлять опасность для Коммунистической партии. И в 1928 году Сталин открыто назвал крестьянство «классом, который выделяет из своей среды, порождает и питает капиталистов, кулаков и вообще разного рода эксплуататоров». Требовалось уничтожить наиболее трудолюбивую часть крестьян, экспроприировать их ресурсы, а остальных прикрепить к земле в качестве государственных бесправных батраков — для работы за символическую плату. Только такая колхозная система, несмотря на ее низкую рентабельность, позволяла партии удержать власть.
Да, коллективизация была неизбежна: Сталин и его соратники объясняли ее необходимость интересами индустриализации, но на самом деле они в первую очередь боролись за свое политическое выживание в крестьянской стране. Большевики раскулачили примерно один миллион крестьянских хозяйств (5-6 миллионов человек), высылке и депортации из родных мест подверглись около четырех миллионов человек. Деревня отчаянно сопротивлялась: по данным органов ОГПУ, в 1930 году в СССР состоялось 13 453 массовых крестьянских выступления (в том числе 176 повстанческих) и 55 вооруженных восстаний. В совокупности в них участвовали почти 2,5 миллиона человек — в три раза больше, чем в Белом движении во время гражданской войны.
Крестьяне отправляются из деревни на заработки в город, 1901 год
Несмотря на то что в 1930-1933 годах властям удалось сломить крестьянское сопротивление, потаенный протест против «счастливой колхозной жизни» сохранялся и представлял большую опасность. Кроме того, в 1935-1936 годах из мест заключения и ссылок стали возвращаться крестьяне, осужденные в начале 1930-х годов. И основную долю расстрелянных во время ежовщины (примерно 60 процентов) составили именно селяне — колхозники и единоличники, бывшие раскулаченные, состоявшие на учете в органах госбезопасности. Первоочередная цель «ежовщины» накануне большой войны заключалась в том, чтобы подавить протестные настроения против коллективизации и колхозной системы.
Бериевская «либерализация»
Кто еще, помимо крестьян, страдал от сталинских репрессий?
Попутно уничтожались и другие «враги народа». Например, полная катастрофа постигла Православную Российскую Церковь. К 1917 году в России насчитывались 146 тысяч православных священнослужителей и монашествующих, действовали почти 56 тысяч приходов, более 67 тысяч церквей и часовен. В 1917–1939 годах из 146 тысяч священнослужителей и монашествующих большевики уничтожили более 120 тысяч, в абсолютном большинстве — в 1930-е годы при Сталине, особенно в 1937–1938 годах. К осени 1939 года в СССР оставались действующими лишь от 150 до 300 православных приходов и не более 350 храмов. Большевикам — при равнодушии огромного большинства православного по крещению населения — удалось почти полностью уничтожить самую крупную поместную Православную Церковь в мире.
Почему многие исполнители террора впоследствии сами стали жертвами? Сталин боялся стать заложником своих спецслужб?
Его действия определяли криминальные наклонности, стремление управлять Коммунистической партией как мафиозной организацией, в которой все ее руководители повязаны соучастием в убийствах; наконец, готовность уничтожать не только подлинных и мнимых врагов, но и членов их семей. Как писал чеченец Абдурахман Авторханов, в 1937 году входивший в номенклатуру ЦК ВКП(б), «Сталин был гениальный уголовник от политики, государственные преступления которого узаконивало само государство. Из амальгамы уголовщины с политикой и родился уникум: сталинизм». В сталинской системе исполнители массовых преступлений были обречены: организаторы их ликвидировали как ненужных соучастников. Поэтому, например, был расстрелян не только вышеупомянутый майор госбезопасности Сергей Жупахин, но и генеральный комиссар госбезопасности Николай Ежов.
Однако не стоит преувеличивать масштабы репрессий среди чекистов. Из 25 тысяч сотрудников НКВД, работавших в системе госбезопасности на март 1937 года, за все преступления, включая уголовщину и бытовое разложение, до середины августа 1938 года было арестовано 2 273 человека. В 1939 году уволены 7 372 сотрудника, из них арестованы лишь 937 чекистов, служивших при Ежове.
Регулировщик на пересечении Петровки и Кузнецкого моста в Москве, 1934 год
Фото: Иван Шагин / РИА Новости
Известно, что когда во главе НКВД вместо Ежова встал Берия, массовые аресты прекратились, а некоторых подследственных даже выпустили на свободу. Как вы думаете, почему в конце 1938 года произошло такое подобие оттепели?
Во-первых, стране требовалась передышка после двухгодичного кровавого кошмара — от ежовщины устали все, включая чекистов. Во-вторых, осенью 1938 года изменилась международная обстановка. Амбиции Гитлера могли спровоцировать войну между Германией и западными демократиями, а Сталин хотел извлечь из этого столкновения максимальную выгоду. Поэтому теперь все внимание следовало сосредоточить на международных отношениях. «Бериевская либерализация» наступила, но это не значит, что большевики отказались от террора. В 1939-1940 годах за «контрреволюционные преступления» в СССР были осуждены 135 695 человек, в том числе 4 201 — к расстрелу.
Откуда власти черпали кадры для формирования гигантского репрессивного аппарата?
С конца 1917 года большевики вели в России непрерывную социальную войну. Врагами объявлялись дворяне, купцы, представители духовенства, казаки, бывшие офицеры, члены других политических партий, белогвардейцы и белоэмигранты, затем кулаки и подкулачники, «буржуазные спецы», вредители, снова священнослужители, участники оппозиционных группировок. Общество держалось в постоянном напряжении. Массовые пропагандистские кампании позволяли проводить мобилизацию в карательные органы представителей социальных низов, для которых преследование мнимых, явных и потенциальных врагов открывало возможности в карьере. Типичный пример — будущий министр госбезопасности и генерал-полковник Виктор Абакумов, родившийся, по официальной версии, в семье прачки и рабочего и выдвинувшийся во время ежовщины.
Печальные итоги
К каким последствиям для страны и общества привели события 1937-1938 годов?
Сталин и его подчиненные уничтожили сотни тысяч невинных людей. Миллионам людей, если учитывать и членов семей репрессированных, они сломали судьбы. В обстановке террора происходило невероятное духовное растление многомиллионного народа — ложью, страхом, двуличием, приспособленчеством. Убивали не только человеческие тела, но и души оставшихся в живых.
Тяжелые потери понесли научные, хозяйственные, военные кадры, деятели культуры и искусства, был уничтожен огромный человеческий капитал — все это ослабило общество и страну. Какой мерой, например, можно измерить последствия гибели комдива Александра Свечина, ученого Георгия Лангемака, поэта Осипа Мандельштама, физика Льва Шубникова, мужественного митрополита Кирилла (Смирнова)?
Ежовщина не подавила в обществе протестных настроений, она сделала их лишь более острыми и злобными. Сталинская власть сама множила число своих противников. В 1924 году на оперативном учете в органах госбезопасности состояли примерно 300 тысяч потенциальных «врагов», а в марте 1941 года (после коллективизации и ежовщины) — более 1,2 миллиона. 3,5 миллиона военнопленных и примерно 200 тысяч перебежчиков летом-осенью 1941 года, сотрудничество части населения с противником в годы войны — это закономерный результат коллективизации, колхозного строя, системы принудительного труда и ежовщины.
Можно ли сказать, что массовые репрессии в отсутствие нормальных механизмов вертикальной мобильности стали своеобразным социальным лифтом для нового поколения большевистской партийной номенклатуры?
Да, можно. Но при этом вплоть до 1953 года Сталин так и остался заложником ленинской «вертикали» — диктатуры ЦК партии. Сталин мог манипулировать съездами, уничтожить любого партийца, инициировать кадровые чистки и перестановки. Но он не мог игнорировать солидарные интересы партийной номенклатуры, тем более избавиться от нее. Номенклатура превратилась в новую элиту.
«Революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, — писал член ЦК Коммунистической партии Югославии Милован Джилас, — привела к неограниченной власти одного нового класса. Все остальное — маскировка и иллюзия». Зимой 1952-1953 годов сумасбродные планы Сталина, задумавшего новую ежовщину, вызвали законное беспокойство руководителей ЦК КПСС: Берии, Хрущева, Маленкова, Булганина и других. Я думаю, именно это и стало настоящей причиной его смерти — скорее всего, Сталин пал жертвой своего окружения. Убили ли его путем медикаментозного воздействия или вовремя не оказали ему медицинской помощи — это не так важно.
Все же в перспективе Сталин оказался политическим банкротом. Ленин создал советское государство, Сталин придал ему всеобъемлющие формы, но это государство не просуществовало и сорока лет после смерти Сталина. По историческим меркам — ничтожный срок.