Защита лужина о чем книга
Набоков. Защита Лужина. Заметки
ЗАЩИТА ЛУЖИНА. ЗАМЕТКИ
То, что создает Набоков в своих книгах нельзя расчленять на отдельные эпизоды и пытаться придать этим эпизодам некий смысл. Набоков – чрезвычайно глубокий, уникальный в своем роде писатель, интеллектуал, с огромным багажом прочитанного и впитанного им в жизни. Накопленные пласты знаний и воспоминаний переплетаются в его сознании, создавая ассоциативные образы, для разгадки которых требуются интеллект читателя, понимание жизни и эстетических приоритетов Набокова. Его следует воспринимать целиком, как художественную картину. Ведь никому не придет в голову, рассматривая картину Микеланджело, Ван Эйка, Ван Гога и пр. сказать, что вот в этом углу картины часть ее связана с Евангелием, а вот там, там, в другом углу картины сюжет из Философии познания, или – Апокалипсис, или – Любовь. Абсолютный нонсенс.
В отличие от других писателей, без исключения, Набоков окружающий мир видит через призму Личности героя, изнутри, поэтому существующий окружающий мир зыбкий и изменчивый. Этот взгляд Набокова-художника отражает его художественные критерии и видение, его внутренние эстетические установки. Поэтому он недолюбливал большинство писателей. Язвительно и критически отзывался о большинстве современников-писателей. Возможно это была нередко форма выражения своего эстетического мировоззрения. Потому что точно также есть плоскости, где Набоков совпадает с великими писателями 19-20 века, хотя и подвергая их ироничной критике.
Если вернуться обратно к содержанию романа, то напомню, что в определенный момент Лужин тяжело заболел от переутомления игрой в шахматы. Выздоровев, он как бы забывает о шахматах, пробует жить простыми радостями и воспринимать мир, как видят его невеста (уже тогда жена, свадьба состоялась). Кажется, удается, но, но… Все люди рядом ассоциируются с шахматными фигурами, но этот его взгляд на окружающее его на грани подсознательного и сознательного. Это ощущения Лужина, смутные, туманные. Он их чувствует, но не осознает. Он продолжает находится в мире шахмат. Все события он воспринимает как некую шахматную композицию, в которой он обязан найти тот заветный шахматный ход, который приведет его к победе. Но мучительный внутренний поиск этого хода безрезультативен. В его памяти неоконченная партия с итальянцем Турати, в его мыслях неоконченная партия с самой жизнью. Это была комбинация, которую он в жизни мучительно пытался разгадать, вся жизнь ему казалась этой комбинацией, в которой он пытался найти выход и решение.
В один момент он слышит разговор жены с совдеповкой из Петербурга, где гостья рассказывает жене историю о том, что знала тетю Лужина (у которой был романчик с отцом Лужина, оставивший тягостные воспоминания), и она упоминает, что тетя научила Лужина играть в шахматы, после чего он стал маэстро.
Это интересная сцена, как Лужин, услышав о себе, вдруг как будто все вспомнил, он обрадовался, как ребенок, наслаждаясь тайной находкой. Уйдя в себя после болезни и почти забыв о шахматах, он, тем не менее, не мог освободиться целиком от грандиозного и сильнейшего мира шахмат, пребывая в своих сомнабулических воспоминаниях. И он, услышав о себе фразу гостьи, намек на его прошлое, вдруг все понял и обрадовался, тому, что комбинация, которую он мучительно разгадывал, неожиданно ему открылась, благодаря этой случайной фразе, долетевшей из соседней комнаты. Он почувствовал острую радость шахматного игрока, и гордость, и облегчение, ито физиологическое ощущение той гармонии, которое так хорошо знакомо творцам.
Лужин вернулся к себе.
Это сложная композиция, придуманная Набоковым. Забытие – и возвращение.
Но одновременно после этой радости на Лужина вдруг нахлынул мутный и тяжкий ужас. Он осознал в своей жизни повторение жизненных схем от своего детства до настоящего времени, и это комбинационное повторение для его души ужасно. Комбинация развивалась, а он не спохватился, не проявил инициативы, и сейчас нужно было придумать защиту от этой комбинации, следовало предугадать ее конечную цель, роковое направление, и он осознавал, что не властен прекратить движение. Кто-то с ним играл. Тщательно и по возможности хладнокровно Лужин проверял уже сделанные против него ходы, но, как только он начинал гадать, какие формы примет дальнейшее повторение схемы его прошлого, ему становилось смутно и страшно, будто надвигалась на него с беспощадной точностью неизбежная и немыслимая беда. Единственное, что по-настояшему занимало его, была сложная, лукавая игра, в которую он — непонятно как — был замешан. Беспомощно и хмуро он выискивал приметы шахматного повторения, продолжая недоумевать, куда оно клонится. Но всегда быть начеку, всегда напрягать внимание он тоже не мог: что-то временно ослабевало в нем, он беззаботно наслаждался партией, напечатанной в газете, и, вдруг спохватившись, с тоской отмечал, что опять недосмотрел, и в его жизни только что был сделан тонкий ход, беспощадно продолжавший роковую комбинацию. Тогда он решал удвоить бдительность, следить за каждой секундой жизни, ибо всюду мог быть подвох. И больше всего его томила невозможность придумать разумную защиту, ибо цель противника была еще скрыта.
Если вы прочитали этот последний абзац, приведенный дословно из романа, то вероятнее всего должны были бы почувствовать легкое раздражение, чувство навязчивости, тягостное ощущение чего-то давящего, болезненное и не вполне естественное. Скорее всего вы внутренне должны бы сопротивляться неестественности ощущений и мироощущения Лужина.
Если это так, то скорее всего читателю придется согласиться, что эти нездоровые ощущения Лужина все-таки связаны с тем, что Набоков, осознанно или нет, скорее осознанно, ведь Набоков не пишет случайно и хаотически, нарисовал абсолютно совпадающую с симптоматикой аутиста картину.
Про аутизм вы найдете информацию в литературе и интернете. Не распространяюсь.
Зачем это нужно было Набокову? Почему? Вот сейчас придется мне достаточно схематично ответить на этот вопрос, хотя я и придерживал его на стадию завершения заметок. Художественная, эстетическая, нравственная ценность для Набокова, тут я повторюсь, есть Личность-Человек, каким бы он ни был. Отображать, описывать и одновременно исследовать Личность и Человека – главная творческая цель Набокова. Он не делает нравоучений, не морализует, не пытается заставить читателя жить по каким-то правилам и законам. Человек – это центр Вселенной и окружающего мира, главная ценность, и читатель свободен воспринимать или не воспринимать эти набоковские установки.
Поэтому, хотя элемент философии присутствует в прозе Набокова в виде познания Человека, присутствует мораль и нравственность, ненавязчивое отображение мировоззрения самого автора, да и многое другое, присущее именно Набокову и исключительно только ему, чего нет у меня цели описывать в заметках, Набоков не стремится к законченным выводам и обобщениям. Все эти многочисленные разглагольствования о творчестве Набокова он сам скорее всего назвал бы «трескучими фразами», и этого вполне достаточно для читателя, понимающего Набокова.
И вдруг Лужин остановился. Это было так, словно остановился весь мир. Случилось же это в гостиной, около граммофона.
«Стоп-машина», — тихо сказала жена на его сумбурные и непонятные телодвижения, и вдруг расплакалась. Лужин стал вынимать вещи из карманов, — сперва самопишущую ручку, потом смятый платок, еще платок, аккуратно сложенный, выданный ему утром; после этого он вынул портсигар с тройкой на крышке, подарок тещи, затем пустую красную коробочку из-под папирос, две отдельных папиросы, слегка подшибленных; бумажник и золотые часы — подарок тестя — были вынуты особенно бережно. Кроме всего этого, оказалась еще крупная персиковая косточка. Все эти предметы он положил на граммофонный шкапчик, проверил, нет ли еще чего-нибудь.
«Кажется, все», — сказал он и застегнул на животе пиджак. Его жена подняла мокрое от слез лицо и с удивлением уставилась на маленькую коллекцию вещей, разложенных Лужиным.
Он подошел к жене и слегка поклонился.
Она перевела взгляд на его лицо, смутно надеясь, что увидит знакомую кривую полуулыбку, — и точно: Лужин улыбался.
«Единственный выход, — сказал он. — Нужно выпасть из игры».
«Игры? Мы будем играть?» — ласково спросила она и одновременно подумала, что нужно напудриться, сейчас гости придут.
Лужин протянул руки. Она уронила платок на колени и поспешно подала ему пальцы.
«Было хорошо», — сказал Лужин и поцеловал ей одну руку, потом другую, как она его учила.
«Вы что, Лужин, как будто прощаетесь?»
«Да-да», — сказал он, притворяясь рассеянным.
Лужин, заперев за собой дверь, первым делом включил свет. Разбил стулом стекло в окне. За дверью стучали, было там человек двадцать, должно быть, — Валентинов, Турати, старик с цветами, сопевший, крякавший, и еще, и еще, и все вместе чем-то били в дрожащую дверь (опять изображение гибкого, пластичного внешнего мира). Квадратная ночь. С трудом выбрался из окна, свесил ноги. Прежде чем отпустить, он глянул вниз. Там шло какое-то торопливое подготовление: собирались, выравнивались отражения окон, вся бездна распадалась на бледные и темные квадраты, и в тот миг, что Лужин разжал руки, в тот миг, что хлынул в рот стремительный ледяной воздух, он увидел, какая именно вечность угодливо и неумолимо раскинулась перед ним.
Дверь выбили. «Александр Иванович, Александр Иванович!» — заревело несколько голосов. Но никакого Александра Ивановича не было.
А закончу заметки нестандартно. Если кому-то будет не лень, прочитайте эту небольшую прозаическую миниатюру. Она написана мною в сентябре 2019 года, далеко до чтения «Защиты Лужина». Возможно это будет интересно и дополнит впечатление от заметок.
И согрета лучами Звезды
По имени Солнце.
И способен дотянуться до звезд
Не считая, что это сон
И упасть, опаленным Звездой
По имени Солнце.
На экране окна сказка с несчастливым концом.
Странная сказка…
Максим слушал эту музыку, слова, еле заметно качая головой в такт. На лице его появлялась задумчивость, взгляд уходил в себя и куда-то в Космос, тот Космос, который знал только он, и в эти моменты жил в тех образах, рожденных его душой и сознанием. Он был счастлив в эти моменты, и Вера видела, что ее чувства и эмоции, слова, рожденные внутренним теплом ее сердца, соприкасаются с чувствами, образами и даже телом этого мальчика, их тела чувствовали взаимопроникающее тепло от этой зарождающейся любви, она сближала их, и Максим неосознанно пододвигался к Вере, ему нужны были эти доверительные прикосновения.
Вера с трудом сдерживала слезы в такие минуты, понимая, что они, обыкновенные, взрослые, мало могут помочь этим детям. Они могут не помешать им развиваться в ту сторону, где им комфортно, и они могут что-либо сотворить. Ведь обычные люди никогда не заметят красоту в расположении трещин в асфальте мостовой, или как великолепно играют цвета на разлитом бензине после дождя. Они, наверное, никогда не узнают, каково это целиком и полностью отдаться определенной теме и изучить про нее все, что только можно. Им никогда не познать красоту фактов, которые были приведены в определенную систему. Они, вероятно, никогда не узнают, каково это махать кистями рук от счастья, или каково это забыть обо всем из-за ощущения шерсти кошки. Счастье при аутизме не сводится к «мужеству» или «преодолению». Это просто счастье. Не обязательно быть нормальным, чтобы быть счастливым.
Она и сейчас, складывая дорожку из карандашей к окну, к Солнцу, чувствовала волнение в груди, отдающее болезненными ощущениями от внутреннего бессилия. Хотя ведь и неизвестно, кто более счастлив в этой жизни?
Кто выше – я или ты?
Птицы…
Не надо лезть в чужую душу
Она может вылезти наружу…
И надо мной другое небо
В этом небе очень пусто
Но мне не грустно…
Максим положил последний карандаш на подоконник. Все, цель была достигнута, путь открыт, в его сознании план был почти полностью выполнен.
Он посмотрел назад, подумал – может кто из детей захочет с ним в эту дорогу, но никого, понимающего, в группе не увидел.
Он спокойно взял табурет, подошел к окну и швырнул его в стекло. Забрался на подоконник и вступил в проем. В последний момент оглянулся и увидел странные лица вбежавших в группу на шум воспитателей и Веру.
Он улыбнулся Вере, единственному теплому существу в детсаде, махнул головой, приглашая с собой в дальнюю дорогу Солнца к Солнцу. На мгновение задумался и шагнул.
«Защита Лужина», анализ романа Набокова
История создания
Третий из набоковских романов, опубликованных под псевдонимом Владимир Сирин, печатался в журнале «Современные записки» (Париж), 1929 – 1930, №№ 40 – 42. Отдельной книгой вышел в издательстве «Слово» (Берлин) в 1930 г. Начат весной 1929 г. в Ле Булу (Франция, Восточные Пиренеи) и закончен в августе того же года в Берлине, где автор жил с 1922 г. и где происходит действие второй половины романа.
Тема, идея, проблематика
В предисловии к англоязычному изданию романа 1964 года Набоков говорит о нём как о «шахматной задаче одной из известных разновидностей», а именно ретроспективной, где, видя результат игры, требуется, например, доказать, что последний ход чёрных не мог быть таким-то или таким-то.
Тема романа – жизнь гения-шахматиста, жизнь как затянувшаяся шахматная партия. Основная же мысль, возникающая в результате обозрения этой странной жизни, стремящейся к совершенству композиции и изяществу финала, состоит, по-видимому, в том, что жизнь вообще не так-то просто блестяще провести и победой окончить, ибо противник достался нам достойный. Её, быть может, вообще нельзя окончить, и после физической смерти человека она остаётся в сути своей незавершённой, как осталась неоконченной главная партия в жизни Лужина и Турати… Но кто «таинственный противник»? Назовём его Рок.
Жанр, литературное направление
Однако вышеуказанная проблематика рассматривается автором не в жанре притчи или философского эссе. Перед нами добротный психологический роман, местами переходящий во вполне «реалистическую» историю болезни шахматиста-аутиста (при этом нужно всё-таки принять во внимание, что явных признаков аутизма до знакомства с шахматами у маленького Лужина не было), жанром и сюжетом напоминающий чеховского «Чёрного монаха». И всё было бы просто, если бы Лужин оказался уникум, исключение не только в психологическом, но и в экзистенциальном плане.
Но что если судьба Лужина – это судьба каждого живущего, разгаданная великим шахматистом благодаря его искусству? Что если «таинственный противник» разыгрывает свою партию с каждым из нас? В таком случае перед нами типичный модернистский роман-парабола.
Герои: безымянные и именуемые
«Наконец дверь выбили:
– Александр Иванович, Александр Иванович! – заревело несколько голосов.
Но никакого Александра Ивановича не было».
Не было, ибо пока выбивали запертую им дверь, он успел выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть.
Нет имени и у женщины, которую Рок приготовил для Лужина и которая по ходу сюжета именуется сначала просто «она», потом «его невеста» и наконец «Лужина». Но тут автор идёт ещё дальше – не сообщает и девичьей фамилии: зачем, если ей всё равно суждено стать Лужиной? Если всё равно другие знакомые ей молодые люди её мало ценят, смутно думая о ней примерно так: ей 25 лет, у неё мелкие, правильные черты лица, но чего-то недостаёт, чтобы можно было сказать, что она хороша собой. Зато она обладает редкой способностью «воспринимать в жизни только то, что когда-то привлекало и мучило в детстве, в ту пору, когда нюх у души безошибочен». Не понимая природы этой редкой душевной способности, знакомые говорят о ней, что она обожает собак и всегда готова дать взаймы денег. Наконец эта способность «постоянно ощущать нестерпимую, нежную жалость к существу, живущему беспомощно» находит себе достойный объект, а именно Лужина.
Соответственно нет фамилии и у родителей Лужиной, как нет у них и имён. Зато они полностью вышли из русского ХІХ века, что собственно не скрывают: отец работает под Штольца, мать контаминирует в себе женские образы «Войны и мира» или, можно сказать, перерастает Наташу Ростову (каковой была в молодости) и становится Марьей Дмитриевной (об этом она тоже радостно заявляет).
Нет имён ни у жены Лужина-старшего (матери Лужина-младшего), ни у его любовницы («рыжеволосой тёти»). Имена же эпизодических персонажей (а именно несметное их количество превращает простую лужинскую повесть в усложнённый всеми 32-мя фигурами шахматный роман), именно тех, у кого имена есть (ибо есть далеко не у всех), сразу сообщают им невыносимую резкость сюжетного звучания, а их сюжетным ходам – неслыханную дерзость. У Валентинова – злого шахматного демона лужинской жизни – имя (по отзыву другого персонажа) слащавое. Подставной соперник Лужина Турати – всего лишь тура (это неправильное имя ладьи в начале романа произносят гимназисты). Уже в самой фамилии Петрищев трещит по швам книжка Лужина-отца, разорванная Петрищевым со товарищи в насмешку над Лужиным-сыном. Безымянна приезжая из Ленинграда, а вот её сын – Митька – резко врывается в лужинскую жизнь, гасит свет и когда вновь его включает – оказывается страшным двойником Лужина-ребёнка, для которого впервые расставлены шахматы…
Сюжет и композиция
Графически повесть поделена на 14 безымянных глав, однако фактически двухчастна.
Первая часть (главы 1 – 9) – это просто история о том, как мальчик, который не был счастлив в своей семье (ибо его родители не любили друг друга) и не мог найти никакого прибежища в школе, любил только рыжеволосую тётю – троюродную сестру матери – и не был в этом одинок (именно её любил и его отец). О том, как эта самая тётя случайно научила его играть в шахматы; и как он оказался шахматным гением; и как через 18 с чем-то лет от первоначального знакомства с этой игрой изнемог и заболел от перенапряжения на турнирах. Но перед этим судьба как бы нечаянно подарила ему женщину, которая должна была так же решительно отучить его от шахмат, как решительно научила им его тётя.
Но вторая часть (главы 10 – 14) – это в сущности и есть ретроспективная шахматная задача. Вот Лужин пришёл в сознание и увидел, как ему показалось, голубой блеск русской осени. Он подумал, что вот наконец и попал «домой», т.е. в дедовскую усадьбу. Ему ведь сказали, объявив перерыв в неоконченной партии: «Идите домой». И он пошёл искать эту усадьбу в берлинском парке – а дальше уже ничего не помнил. Ну вот значит и нашёл, и его невеста здесь же, и он в восторге, он счастлив, ещё не понимая, что ретроспекция начинает разворачиваться. Больница-усадьба, переезд в город, те же книжки, которые он читал в детстве, и рисование, и одноклассник Петрищев, встреченный на эмигрантском балу, и петербургская тётя, от которой передала привет приезжая из Ленинграда, – всё повторилось.
Но есть ведь ещё Лужина: она, с её уникальной врождённой способностью «постоянно ощущать нестерпимую, нежную жалость к существу, живущему беспомощно», с её деятельной любовью, должна не просто отлучить мужа от шахмат (на первых порах ей это даже удаётся), но и отучить его от «узкого», «фанатичного» шахматного мышления и восприятия жизни. Шутя она сравнивает себя с тургеневской девушкой, но похожа на неё только почти подсознательной тягой к особенному, ни на кого не похожему гению, зато гораздо больше похожа на чеховскую Таню из «Чёрного монаха» – и так же мало преуспевает в своей попытке излечить неизлечимого гения.
Художественное своеобразие
Тщательность и как бы даже реалистически добротная описательность, выписанность самых мелких деталей, самых незначительных эпизодических персонажей, вкупе с усложнённой композицией, в которой, как в имитируемой ею шахматной партии, нет мелочей, – вот главные составляющие художественного своеобразия набоковского романа. Более того, иллюзия реальности, которую должна вызвать эта добротная описательность у просвещённого читателя, двойственна.
Кроме погружения в особый, ярко выглядящий и остро пахнущий, мир Лужина (ведь он и будучи ребёнком, и будучи взрослым воспринимает этот мир с одинаково детской непосредственностью) – мы одновременно должны пребывать в мире мифов и архетипов, хотя и угаданных русской классикой XIX века, но вечных по своей онтологической сути.
К вышеупомянутым Тургеневу, Толстому, Чехову можно здесь прибавить Гоголя, у которого автор романа позаимствовал умение оборвать затянувшееся повествование резким поворотом к финалу, когда с Валентиновым все силы зла должны ворваться в тот уютный мир, который Лужина очертила для Лужина и в который сам шахматист отчаянно пытается эти силы не допустить, спрятаться, стать невидимым. Но тут с виду безобидный швейцар, к которому в поисках Лужина обратился Валентинов, оборачивается всевидящим Вием, буквально повторяя Виевы жест и слова: «… вдруг протянул палец и крикнул: «Вот он!». Подобных сюрпризов-реминисценций немало приготовил остроумный автор для просвещённого читателя, а их поиск превращается в увлекательную игру.
Защита Лужина
Родители десятилетнего Лужина к концу лета наконец решаются сообщить сыну, что после возвращения из деревни в Петербург он пойдёт в школу. Боясь предстоящего изменения в своей жизни, маленький Лужин перед приходом поезда убегает со станции обратно в усадьбу и прячется на чердаке, где среди прочих незанимательных вещей видит шахматную доску с трещиной. Мальчика находят, и чернобородый мужик несёт его с чердака до коляски.
Лужин старший писал книги, в них постоянно мелькал образ белокурого мальчика, который становился скрипачом или живописцем. Он часто думал о том, что может выйти из его сына, недюжинность которого была несомненна, но неразгаданна. И отец надеялся, что способности сына раскроются в школе, особенно славившейся внимательностью к так называемой «внутренней» жизни учеников. Но через месяц отец услышал от воспитателя холодноватые слова, доказывающие, что его сына понимают в школе ещё меньше, чем он сам: «Способности у мальчика несомненно есть, но наблюдается некоторая вялость».
На переменах Лужин не участвует в общих ребяческих играх и сидит всегда в одиночестве. К тому же сверстники находят странную забаву в том, чтобы смеяться над Лужиным по поводу отцовских книжек, обзывая его по имени одного из героев Антошей. Когда дома родители пристают к сыну с расспросами о школе, происходит ужасное: он как бешеный опрокидывает на стол чашку с блюдцем.
Только в апреле наступает для мальчика день, когда у него появляется увлечение, на котором обречена сосредоточиться вся его жизнь. На музыкальном вечере скучающая тётя, троюродная сестра матери, даёт ему простейший урок игры в шахматы.
Через несколько дней в школе Лужин наблюдает шахматную партию одноклассников и чувствует, что каким-то образом понимает игру лучше, чем играющие, хотя не знает ещё всех её правил.
Лужин начинает пропускать занятия — вместо школы он ездит к тёте играть в шахматы. Так проходит неделя. Воспитатель звонит домой, чтобы узнать, что с ним. К телефону подходит отец. Потрясённые родители требуют у сына объяснения. Ему скучно что-либо говорить, он зевает, слушая наставительную речь отца. Мальчика отправляют в его комнату. Мать рыдает и говорит, что её обманывают и отец, и сын. Отец думает с грустью о том, как трудно исполнять долг, не ходить туда, куда тянет неудержимо, а тут ещё эти странности с сыном.
Лужин выигрывает у старика, часто приходящего к тёте с цветами. Впервые столкнувшись с такими ранними способностями, старик пророчит мальчику: «Далеко пойдёте». Он же объясняет нехитрую систему обозначений, и Лужин без фигур и доски уже может разыгрывать партии, приведённые в журнале, подобно музыканту, читающему партитуру.
Однажды отец после объяснения с матерью по поводу своего долгого отсутствия (она подозревает его в неверности) предлагает сыну посидеть с ним и сыграть, например, в шахматы. Лужин выигрывает у отца четыре партии и в самом начале последней комментирует один ход недетским голосом: «Худший ответ. Чигорин советует брать пешку». После его ухода отец сидит задумавшись — страсть сына к шахматам поражает его. «Напрасно она его поощряла», — думает он о тёте и сразу же с тоской вспоминает свои объяснения с женой.
Назавтра отец приводит доктора, который играет лучше его, но и доктор проигрывает сыну партию за партией. И с этого времени страсть к шахматам закрывает для Лужина весь остальной мир. После одного клубного выступления в столичном журнале появляется фотография Лужина. Он отказывается посещать школу. Его упрашивают в продолжение недели. Всё решается само собой. Когда Лужин убегает из дому к тёте, то встречает её в трауре: «Твой старый партнёр умер. Поедем со мной». Лужин убегает и не помнит, видел ли он в гробу мёртвого старика, когда-то побивавшего Чигорина, — картины внешней жизни мелькают в его сознании, превращаясь в бред. После долгой болезни родители увозят его за границу. Мать возвращается в Россию раньше, одна. Однажды Лужин видит отца в обществе дамы — и очень удивлён тем, что эта дама — его петербургская тётя. А через несколько дней они получают телеграмму о смерти матери.
Лужин играет во всех крупных городах России и Европы с лучшими шахматистами. Его сопровождает отец и господин Валентинов, который занимается устройством турниров. Проходит война, революция, повлёкшая законную высылку за границу. В двадцать восьмом году, сидя в берлинской кофейне, отец неожиданно возвращается к замыслу повести о гениальном шахматисте, который должен умереть молодым. До этого бесконечные поездки за сыном не давали возможности воплотить этот замысел, и вот сейчас Лужин-старший думает, что он готов к работе. Но книга, продуманная до мелочей, не пишется, хотя автор представляет её, уже готовую, в своих руках. После одной из загородных прогулок, промокнув под ливнем, отец заболевает и умирает.
Лужин продолжает турниры по всему миру. Он играет с блеском, даёт сеансы и близок к тому, чтобы сыграть с чемпионом. На одном из курортов, где он живёт перед берлинским турниром, он знакомится со своей будущей женой, единственной дочерью русских эмигрантов. Несмотря на незащищённость Лужина перед обстоятельствами жизни и внешнюю неуклюжесть, девушка угадывает в нём замкнутый, тайный артистизм, который она относит к свойствам гения. Они становятся мужем и женой, странной парой в глазах всех окружающих. На турнире Лужин, опередив всех, встречается с давним своим соперником итальянцем Турати. Партия прерывается на ничейной позиции. От перенапряжения Лужин тяжело заболевает. Жена устраивает жизнь таким образом, чтобы никакое напоминание о шахматах не беспокоило Лужина, но никто не в силах изменить его самоощущение, сотканное из шахматных образов и картин внешнего мира. По телефону звонит давно пропавший Валентинов, и жена старается предотвратить встречу этого человека с Лужиным, ссылаясь на его болезнь. Несколько раз жена напоминает Лужину, что пора посетить могилу отца. Они планируют это сделать в ближайшее время.
Воспалённый мозг Лужина занят решением неоконченной партии с Турати. Лужин измучен своим состоянием, он не может освободиться ни на мгновение от людей, от себя самого, от своих мыслей, которые повторяются в нём, как сделанные когда-то ходы. Повторение — в воспоминаниях, шахматных комбинациях, мелькающих лицах людей — становится для Лужина самым мучительным явлением. Он «шалеет от ужаса перед неизбежностью следующего повторения» и придумывает защиту от таинственного противника. Основной приём защиты состоит в том, чтобы по своей воле, преднамеренно совершить какое-нибудь нелепое, неожиданное действие, выпадающее из общей планомерности жизни, и таким образом внести путаницу в сочетание ходов, задуманных противником.
Сопровождая жену и тёщу по магазинам, Лужин придумывает повод (посещение дантиста), чтобы оставить их. «Маленький манёвр», — усмехается он в таксомоторе, останавливает машину и идёт пешком. Лужину кажется, что когда-то он уже проделывал все это. Он заходит в магазин, вдруг оказавшийся дамской парикмахерской, чтобы этим неожиданным ходом избежать полного повторения. У дома его дожидается Валентинов, предлагающий Лужину сняться в фильме о шахматисте, в котором участвуют настоящие гроссмейстеры. Лужин чувствует, что кинематограф — предлог для ловушки-повторения, в которой следующий ход ясен. «Но этот ход сделан не будет».
Он возвращается домой, с сосредоточенным и торжественным выражением быстро ходит по комнатам в сопровождении плачущей жены, останавливается перед ней, выкладывает содержимое своих карманов, целует ей руки и говорит: «Единственный выход. Нужно выпасть из игры». «Мы будем играть?» — спрашивает жена. Вот-вот должны прийти гости. Лужин запирается в ванной. Он разбивает окно и с трудом пролезает в раму. Остаётся только отпустить то, за что он держится, — и спасён. В дверь стучат, явственно слышится голос жены из соседнего окна спальни: «Лужин, Лужин». Бездна под ним распадается на бледные и тёмные квадраты, и он отпускает руки.
Дверь выбили. «Александр Иванович, Александр Иванович?» — заревело несколько голосов.
Но никакого Александра Ивановича не было.
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.