За что расстреливали священников
За что расстреливали священников в СССР
Павел Флоренский родился 9 января 1882 года в Закавказье, возле местечка Евлах Елисаветпольской губернии (Азербайджан), в семье инженера-путейца. После окончания академии он стал преподавать в ней философские дисциплины, а в 1911 году принял священство и был назначен редактором академического журнала «Богословский вестник».
С 1916 года Флоренский девять лет работал в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры ученым секретарем и писал ряд работ по древнерусскому искусству. В мае 1928 года Объединенное государственное политическое управление провело масштабную операцию в Сергиевом Посаде и его окрестностях и арестовало большую группу верующих — служителей церкви и прихожан. Это мероприятие предварила мощная «артподготовка» (организация запрещена в России): газеты и журналы из номера в номер печатали обличительные, гневные памфлеты и фельетоны об окопавшемся в городе «контрреволюционном отродье» — «Гнездо черносотенцев под Москвой!», «Троице-Сергиева лавра — убежище бывших князей, фабрикантов и жандармов!», «Шаховские, Олсуфьевы, Трубецкие и др. ведут религиозную пропаганду!».
Флоренский был арестован 21 мая. Осужденного священника выслали по этапу в восточно-сибирский лагерь «Свободный», где определили работать в научно-исследовательском отделе управления БАМЛАГа. В 1934 году его отправили со спецконвоем в Соловецкий лагерь особого назначения, где священник занимался проблемой добычи йода и запатентовал более десяти научных открытий. Спустя три года он был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян.
За время гонений на церковь под репрессии попали десятки тысяч священнослужителей.
По данным правительственной комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, только в период с 1937 по 1941 год были арестованы 175,8 тыс. священников, из них 110,7 тыс. человек — расстреляны.
После революции печальная участь постигла и московский Страстной монастырь. Художники расписали стены антирелигиозными лозунгами, а в марте 1919 года туда переехал Военный Комиссариат. Одно время студенты «Коммунистического университета трудящихся Востока» соседствовали там с последними монахинями, отказывавшимися покидать свои кельи. Позже обитель передали Центральному Архиву, а в 1928 году в стенах бывшего монастыря открылся Центральный Антирелигиозный Музей. Страстную же площадь переименовали в Пушкинскую. Монастырь был полностью снесен в 1937 году «в целях антирелигиозной пропаганды».
Храмы продолжали закрывать вплоть до Великой Отечественной войны.
Советские власти частично пересмотрели свою позицию лишь после того, как стало известно, что немцы не препятствуют открытию храмов и на оккупированных территориях уже открыты 3732 церкви — больше, чем во всем Союзе.
Начальник Главного управления имперской безопасности Третьего рейха Рейнхард Гейдрих разослал указания высшим чинам СС и полиции безопасности, в которых указал следующее: «Против устремлений православной церкви распространить свое влияние на массы ничего не предпринимать. Напротив, всячески содействовать им, причем, изначально настаивать на принципе разделения церкви и государства и избегать единства церкви. Также не препятствовать образованию религиозных сект».
В 1943 году советское правительство продемонстрировало перемену в своем отношении к Русской Православной Церкви открытием Собора епископов и возведением митрополита Сергия в сан патриарха. Однако это не означало, что ситуация наладилась. Вскоре после первого полета человека в космос Никита Хрущев ухмыльнулся: «Гагарин в космосе был — бога не видел». Фраза стала девизом для антирелигиозных гонений в СССР. Не таких жестоких, как в 20–30-е годы, но зато более методичных, последовательных и масштабных. Храмы теперь реже взрывали, предпочитая превращать их в склады, овощебазы и даже пивные. Священников принуждали к «переходу в атеизм».
В 1962 году появилось два постановления ЦК КПСС, призванных к введению жестких мер для пресечения распространения религиозных идей среди детей и молодежи. Было выдвинуто предложение лишать родительских прав отцов и матерей, воспитывавших детей в религиозном духе. Родителей стали вызывать в школу и в милицию, требуя от них, чтобы они не водили детей в храм, в противном случае угрожая интернатом.
Наибольшее недовольство вызывала Пасха. Чтобы как можно меньше людей приходило в церкви, горожан стали выгонять на ленинские субботники, воскресники и массовые шествия с чучелами священников, которые потом сжигали. В этот день устраивались также антипасхальные лекции: детям рассказывали, что пасхальные гуляния плодят пьяниц и хулиганство. Колхозные бригады старались отправить на работу подальше в поле, а детей забирали на выездные экскурсии, за игнорирование которых родителей вызывали в школу. В Страстную пятницу — скорбный день для верующих, который надлежит провести в тишине — в школах нередко устраивали танцы.
Даже октябрят инструктировали перевоспитывать несознательных родственников, иначе — выговоры и испорченные характеристики. Чтобы вовремя «пресечь и искоренить», райкомы с парткомами отправляли на всенощные бдения свои рейды. Заслоны из педагогов, оцепления комсомольцев, отряды дежурных дружинников всю ночь стояли под церквями, вылавливая в толпах воспитанников и коллег.
В результате верующие стали исповедоваться к празднику заочно: записку со списком прегрешений человек передавал священнику через связных, а тот в письменной форме отпускал их или накладывал епитимью.
Поскольку действующих храмов оставались единицы, поход на всенощную превращался в целое паломничество.
В первые годы правления Михаила Горбачева официальное отношение советского государства к религии оставалось прохладным, однако правительство уже начинало постепенно склоняться к сотрудничеству с религиозными организациями.
Наиболее значительные изменения начались с 1988—1989 годов. В 1988 году Совет по делам религии при Совете министров СССР отменил норму о том, что молитвенные здания являются собственностью государства, в 1990 году был принят закон СССР «О свободе совести и религиозных организациях». В 1990 году вышел закон РСФСР «О свободе вероисповеданий», который разрешал факультативное изучение религии в общеобразовательных учебных заведениях, а также отменял какой-либо контроль за вероисповеданием граждан. В октябре 1990 года на основании этого закона был отменен Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви.
Как уничтожали священников в советские годы
Более ста лет прошло с момента установления Советской власти в России и начала репрессий против церкви, однако, до сих пор не установлено точное количество жертв, а главное – не даны ответы на вопросы о причинах и следствии этих процессов.
Революция в церкви
В Российской империи церковь была частью государственного аппарата, что не могло не привести к самым пагубным последствиям, как для народа, так и для самой церковной структуры. В начале ХХ века необходимость преобразований осознавалась подавляющим большинством духовенства, поэтому как только представилась возможность, был проведен Поместный Собор, избравший Патриарха.
Собор проходил на фоне революционных событий, в результате которых к власти пришли большевики. Одним из первых шагов советов было отделение церкви от государства и школы и отнятие собственности. Это поставило церковь в непривычные условия: впервые за почти тысячелетнюю историю христианства в России она оказалась лишённой государственной поддержи и могла опираться только на собственный авторитет.
Заседание поместного собора
Как известно, большевистская идеология базировалась на учении К. Маркса и Ф. Энгельса, которые хотя и видели несовместимость светлого коммунистического общества с верой в Бога, но полагали, что в процессе его становления, необходимость в религии отпадёт сама собой, без насилия.
«Преследования – наилучшее средство укрепить нежелательные убеждения! Одно несомненно: единственная услуга, которую в наше время можно еще оказать Богу».
В первые послереволюционные годы Ленин придерживался такой же позиции, и рекомендовал «проводить антирелигиозную пропаганду тактично».
Тем не менее, по самым скромным подсчётам, только за 1918 год было расстреляно 827 человек священнослужителей, в которых видели «контрреволюционных элементов». Расправы носили характер разнузданной жестокости.
Церковный ренессанс
Ущемление церкви, вопреки ожиданиям, способствовало её «очищению», привлечению общественного интереса и сочувствия – в стране начался своеобразный «церковный ренессанс».
«В духовной жизни России наблюдался процесс великого возрождения. Хотя все остальные здания продолжали постепенно разрушаться, церкви начали восстанавливаться и обновляться. Церковные службы, собиравшие мало верующих в 1917–1920 годах, теперь проходили при большом скоплении прихожан».
В церкви остались люди, по-настоящему искавшие опору в вере – духовенство и миряне, которые брали под свою опеку храмы. В это время открылись многочисленные образовательные учреждения для мирян – богословские курсы и институты, молодежные православные кружки.
Вероятно, столь неутешительная для новой власти ситуация побудила большевиков переосмыслить степень влияния Православия на народ, и прибегнуть к иным мерам.
«Десять тысяч крестов московских церквей все еще сверкают на солнце. Церкви открыты; толпы молящихся усердно прикладываются к иконам, нищим все еще порой удается выпросить милостыню».
Послевоенный период
Голод, постигший Россию в 1921 году, стал толчком к новой волне репрессий. По инициативе патриарха Тихона церковь собирала средства для поддержки нуждающихся всеми возможными способами, не затрагивая лишь предметов, необходимых для совершения богослужений. Однако в 1922 году был принят декрет ВЦИК, предписывающий конфисковать все без исключения драгоценности, находящихся в храмах.
«Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».
Под сопротивлением понималась защита храмов священнослужителями, что повлекло за собой очередную волну уничтожения духовенства: были расстреляны 2691 священник,1962 монаха и 3447 монахинь.
Ф. А. Москвитин «Арест Патриарха Тихона»
Церковный НЭП
Волна расстрелов священнослужителей отозвалась бунтами среди крестьян – 14% крестьянских восстаний того времени произошли только по этой причине. Недовольство народа вынудило советское руководство перейти к политике «религиозного НЭПа».
С 1922 года координацией антирелигиозной работы в СССР стала заниматься АКР – антирелигиозная комиссия, которой предписывалось борьбу с религией поставить «на научные рельсы, избегая насмешек, оскорбления и чрезвычайных мер». Однако, поскольку более половины членов АКР – около 50 человек – одновременно были сотрудниками НКВД и ГПУ, чрезвычайных мер не избегали, формально заручаясь «единодушным согласием верующих».
Одновременно с этим началось введение атеизма в программы учебных заведений, издание газет и журналов типа «Безбожник», открытие атеистические музеев и театров, во всей стране проводились беседы и диспуты. Была сформирована организация «Союз воинствующих безбожников» (СВБ). Правда, всё это велось столь неумело и ходульно, что, по признанию одного из авторов отчета того времени, постепенно превратили «борьбу с религией в спорт».
Процесс над митрополитом Вениамином
Коллективизация и духовенство
К концу 1920-х годов к либеральным мерам вновь добавились репрессивные. Это было связано с коллективизацией. Священники в селе были, как правило, одними из самых образованных людей, поэтому они осознавали, что принудительное обобществление приведёт деревню к разложению и упадку.
Сельское духовенство не поддерживало политики партии, но фактов открытых выступлений не было. Несмотря на это, оно было автоматически причислено к кулакам и высылаемо вместе с ними на сталинские стройки – в 1929 году Совнарком принял очередное постановление о переводе трудовых лагерей на самоокупаемость, для чего потребовались миллионы новых рабов.
Несмотря на репрессии и масштабную агитацию (численность СВБ к 1937 году достигла 5,5 млн. активистов), результат Всесоюзной переписи населения 1936 года произвел обескураживающее впечатление на партийное руководство СССР: неанонимный опрос показал, что 55% населения считают себя верующими, из них в селе 2/3 и 1/3 в городе.
Возможно, этот факт стал катализатором новых репрессивных процессов против духовенства.
Разрушение Храма Христа Спасителя (1931)
Большой террор
1937–38 годы вошли в историю как время «большого террора». Не утруждая себя изобретательностью, карательные органы действовали по отношению к духовенству по отлаженной схеме: «вскрывались многочисленные повстанческие организации среди духовенства», оставшегося на свободе или уже успевшего побывать в лагерях и тюрьмах.
Только с августа по ноябрь 1937 года аресту подверглись 166 епископов, 9116 священников,2173 монаха. Из них расстреляли 4710 священнослужителей и 934 монашествующих.
Конфискация церковных ценностей
Итоги, последствия
Присоединение новых земель к СССР в 1939 году и Великая Отечественная война приостановили репрессии в отношении духовенства. Сталин, одержимый идеей экспорта социализма в страны Балканского полуострова, начал проводить политику демонстрации соблюдения прав православных, чтобы заручиться поддержкой греческого епископата.
Идея так и не воплотилась в жизнь, но священников в СССР более не расстреливали. Вплоть до падения Советской власти в 1990-х годах партией был взят курс на притеснение церкви без физического уничтожения.
Священнослужители, вернувшиеся из лагерей и приобретшие там бесценный духовный опыт, в 1960–90 годах возглавили многие приходы и общины. Молодёжь, воспитанная под влиянием этих наставников, впоследствии возродила Православные традиции в России. Многие представители современного духовенства возросли под влиянием этих людей, и к концу ХХ века Русская Православная церковь пришла возрождённой и обновлённой.
«Пусть меня расстреляют…»
Следственные дела 1937 года в Пермских архивах
Сегодня трудно представить, что так могло быть. Из протокола допроса свидетеля по делу священника: «Имеет данные, что духовенство в Перми все арестовано и службы нет, служба только на Горюшках».
 |
| Климент Ворошилов, Вячеслав-Молотов, Иосиф-Сталин и Николай Ежов на канале Москва-Волга. 1937 год |
В минувшем 2012 году истек установленный законом «срок давности» – 75 лет, и исследователям был открыт доступ к архивно-следственным документам 1937 года, в том числе и из фондов Пермского государственного архива новейшей истории (ПермГАНИ). Год ознакомления: поиск, систематизация и обработка материалов, соприкосновение с судьбами людей, попавших под волну «большого террора». За столь короткое время, конечно, не охватить всего: в период «ежовщины» по коллективным делам были проведены не только священнослужители и причт храмов, но и множество простых людей – мирян, привлеченных НКВД в качестве свидетелей и обвиняемых. Для епархиального отдела по истории и канонизации отбирались в первую очередь дела священников и служителей храмов. На сегодняшний день получен только «первый срез», общие предварительные результаты…
Действительно, начало 1930-х годов и на Урале было связано с закрытием храмов под предлогом борьбы с «противниками сплошной коллективизации». Наиболее распространенным поводом для начала преследований священнослужителей, как правило, было то, что духовники напоминали пастве о значении постов и церковных праздников. Но все же политические репрессии 1932–1935 годов еще не имели таких необратимых последствий, как в последующем: во многих местах верующим удавалось отстоять храм, а приговоры в отношении духовенства и клира не представляли прямой угрозы для жизни.
Следующей особенностью является заметное ужесточение приговоров. Из 175 случаев – 132 заканчиваются резолюцией: «Расстрелять». Если в 1932–1935 годах обычной мерой наказания по статье 58-10 УК была ссылка, реже – заключение сроком от 3 до 5 лет, то в 1937 году по той же статье «высшая мера» значительно преобладает даже над более суровым при сопоставлении с предыдущими годами приговором: «10 лет исправительно-трудовых лагерей».
Меняется и сам характер следствия. В 1937 году НКВД инициирует в основном крупные коллективные дела с привлечением от одного до десяти священников. По объему они могут составлять от 30 листов до 10 томов с тремя приложениями (около 3000 листов). При этом в 1932–1935 годах еще соблюдалась форма, хоть какое-то подобие «расследования»: сначала на основании сведений «секретных сотрудников» (или по заявлению представителей власти на местах) производился опрос свидетелей, затем оформлялось постановление о привлечении «подозреваемых» к уголовной ответственности, после чего подследственных допрашивали, и лишь после этого выносилось обвинительное заключение и приговор, не исключавший, кстати, возможности составления кассационной жалобы. В 1937-м открывается «конвейер». Иногда все «следствие» занимает неделю; в одном случае – один день. О скорости (и о жестокости) процессов свидетельствует красноречивая деталь: почти все дела «слепые», фотографии встречаются в единичных случаях. О том, что по отношению к обвиняемым применялись незаконные методы допросов, можно судить по материалам дел, возбужденных в отношении бывших сотрудников НКВД в 1939-м и в 1950-е годы (об этом будет сказано ниже).
Современные исследователи в качестве одной из главных причин «большого террора» указывают на результаты январской переписи, показавшей, что, несмотря на усилия атеистической пропаганды, 56,7 % населения страны признали себя верующими; второй были выборы в Верховный Совет СССР, намечавшиеся в декабре (см. доклад Л.А. Головковой [4] ). Основная работа по «зачистке» «классово-враждебных» элементов должна была закончиться к этому месяцу, и обоснованием для просьб о превышении расстрельного лимита служила формулировка «ввиду предстоящих выборов». Действительно, данные местного архива укладываются в эту схему. В Перми «пик» репрессий в отношении духовенства приходится на конец лета – осень 1937 года. По предварительным результатам, наибольшее число дел пришлось на август (61), сентябрь (20), октябрь (50).
А за внешними формализованными характеристиками открывается живая история на «полюсах» между верой и безверием, исповедническим подвигом и ослеплением, мужеством и человеческой слабостью.
«Пишу по зову сердца…»
 |
Свидетельские показания… Непростой жанр. Одним из первых в прошлом году нашлось дело полюбившегося нам «непокоренного» отца Симеона Савкина. Было предчувствие, что 1937 года ему не миновать: очень уж колоритный батюшка, да и таких подвигов, как организованное сопротивление «красным продотрядам», власть, как правило, не забывала. В начале 1930-х его наказали «мягко», дав 5 лет концлагеря за «сопротивление колхозному строительству». В 1937-м взялись за него по-настоящему. Первое «погружение» в атмосферу «ежовщины»: основным свидетелем против отца Симеона выступил… сосед по квартире, участник того же Дубровского «восстания» 1918 года.
Набор обвинений стандартный для тех лет: «агитация» против колхозов, разговоры о голоде и о том, насколько лучше было до революции. (В 1937-м, в отличие от 1918 и начала 1930-х годов, священников почти не спрашивают о вере, дела оформляются как «политические».) А на выходе приговор «тройки» по статье 58-10 УК: «Савкина Симена Федоровича заключить в ИТЛ (исправительно-трудовой лагерь. – Авт.) на 10 лет, считая срок с 30/IX–1937». Что ожидало отца Симеона на этом пути и пережил ли он заключение, нам пока не известно.
В общем-то типичное для тех лет дело, но какой разительный контраст по сравнению с предыдущими годами! Что произошло с людьми за 20 лет? В 1918-м из участников событий в с. Дуброво священника не выдал ни один, и после допроса в ЧК (это во время «красного террора»!) его отпустили. В 1932-м вынужденные свидетели пытались его оправдывать: «был только в начале, сдерживал односельчан, потом ушел». К 1937 году изменилось все, и никто уже не вспомнил о том, что во время Гражданской этот самый отец Симеон сумел поднять село на защиту от бандитов с «мандатом», разграбивших перед тем несколько деревень, а во время инцидента у здания управы по долгу пастыря защищал самих бандитов от расправы возмущенных крестьян. Теперь в свидетельских показаниях он выступает как «организатор кулацкого восстания и враг советской власти», и заступиться некому.
Перед исследователями по делам 1937 года проходит множество «заявлений» и протоколов допроса. Мотивы свидетелей различны: в одних случаях чувствуется принуждение: говорят уклончиво, скупо, неохотно; в других – явно преобладает страх за близких, за детей. И все же есть немало «доброхотных» свидетельств с личным эмоциональным вложением: «Пишу по зову сердца» или «Считаю своим долгом донести…»
Можно было бы смеяться над формой «сочинений», если бы не приговоры. И старообрядец отец Савелий Байдаров, и отец Иоанн Малмыгин (священник тихоновского направления, в прошлом – ветеран Германской войны) по приговору «троек» получили по 10 лет исправительно-трудовых лагерей.
Общий тон и речевые обороты свидетельских показаний этой последней «активной» группы навеяны агитационным духом середины 1930-х годов. Для сравнения приведем литературный образец – стихи поэта Джамбула Джабаева, в наши дни малоизвестные:
Ползут по оврагам, несут изуверы
Наганы и бомбы, бациллы холеры…
Но ты их встречаешь, силен и суров,
Испытанный в пламени битвы Ежов
Раскрыта змеиная вражья порода
Глазами Ежова – глазами народа.
Всех змей ядовитых Ежов подстерег
И выкурил гадов из нор и берлог
Ты – меч, обнаженный спокойно и грозно,
Огонь, опаливший змеиные гнезда,
Ты – пуля для всех скорпионов и змей,
Ты – око страны, что алмаза ясней.
(Комсомольская правда. Ноябрь 1937 г.
С казахского перевел К. Алтайский) [13]
Та же «чеканность» формулировок, тот же пафос, тот же неумолимый разоблачительский дух, так же неподкупно и без тени сомнения.
Среди инициаторов дел и «авторов» донесений в НКВД отнюдь не только члены партийных ячеек и председатели сельсоветов, но и рядовые колхозники и «избачи» (сотрудники изб-читален), учителя и совсем юные девушки-комсомолки… Поколение, выросшее без Бога, вне Церкви.
Как они держались,
или Немного о «контрреволюционных козах»
На основании протоколов 1937 года трудно и во многих случаях почти невозможно представить духовный облик людей, оказавшихся под следствием. С некоторыми делами явно «поработали»: не по одному разу менялась нумерация страниц (первоначальные номера страниц зачеркнуты или подтерты). О внешнем облике, о служении, о том, что пришлось пережить тому или иному человеку (а среди них есть и уже прославленные в сонме Исповедников и новомучеников Российских), можно получить более подробную информацию из дел начала 1930-х годов. В них отражаются этапы исповеднического пути священника за время Гражданской войны и первых лет коллективизации. 1937 год для многих стал «последним рубежом».
 |
| Священник Дмитрий Овечкин. Фото из следственного дела 1930 г. (ПермГАНИ. Ф.643_2. Оп.1. Д. 26559. Л.55а) |
И все же, несмотря на формализованность, «отжатость» материала архивно-следственных дел 1937-го, кое-где попадаются яркие детали, а в некоторых звучит открытое свидетельство веры.
Найдутся ли со временем фотодокументы, увидим ли мы когда-нибудь лицо священника из с. Ильинское – отца Симеона Субботина, кто знает? По материалам дела представляется выдержанный и немало претерпевший на своем веку человек, которому и на последнем «судилище» еще достает сил отвечать на нелепые обвинения «в тон» допрашивающих, с долей юмора. Из дела мы знаем, что закрыта церковь и 68-летний «поп не служит, а живет на иждивении людей и разлагает колхоз». Батюшка – из «бывших», с прошлым учителя народной школы и делопроизводителя при земской управе, подвергавшийся аресту и суду в начале 1920-х, однако оправданный за недостатком «улик». Но вот наконец ему предъявляют и «фактическое обвинение»: «Были случаи, что ваши козы приносили ущерб колхозу тем, что выедали озимь, топтали ее». Ответ подследственного: «С политической точки зрения этот факт является явно вредительским, иначе его рассматривать никак нельзя!»
По мере ознакомления с делами репрессированных священников у историков и архивистов естественно появляются свои привязанности – это те, кто уже прославлены как мученики за Христа или «кандидаты» на прославление.
Священномученик Димитрий Овечкин. Типичный деревенский «требный» батюшка, служивший в Прокопьевской церкви села Кузнечиха Осинского уезда. Родился в 1877 году в крестьянской семье. И, наверное, немало пришлось ему приложить усилий для того, чтобы получить образование – в Казанской учительской семинарии. Сан священника он принял в 32 года. Рукополагал его в 1909 году епископ Палладий. «Крестный путь» начался для отца Димитрия с 1922 года, когда он отказался участвовать в комиссии по передаче церковных ценностей. Тогда его впервые осудили на шесть месяцев условно, а в 1930-м дали реальный срок – 3 года концлагеря по обвинению в «организации выступлений против проводимых советской властью мероприятий». В год «большого террора» он снова попал в поле внимания НКВД. Нашлись люди, согласившиеся дать против него свидетельские показания: будто бы говорил о неурожае и охватившем Россию голоде, о крайне трудных условиях жизни, когда ему, священнику, было невозможно устроиться на работу (на иждивении у батюшки была семья – жена и трое детей), и о том, что партийное руководство переключает внимание людей с экономических проблем на «зрелища» – плановые процессы. Что в этом было правдой, а что измышлениями? Главное, что нашлись – заявили.
А вот и совсем коротенькая история – до сих пор никому не известный исповедник, сельский священник Иаков Носков из с. Вереино Верхне-Городского района. На этот раз перед следствием – 70-летний старец. Из крестьян, образование низшее. В 1929-м присудили два года лишения свободы и пять лет высылки за неуплату хлебного налога. В 1937-м попал под «плановую зачистку».
Когда в 1989 году дело отца Иакова попало под Указ Президиума Верховного Совета СССР от 16.01.1989 «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в 1930–1940-х и начале 1950-х годов», родственникам, в связи с реабилитацией, было рекомендовано выдать письмо о его смерти… «без указания причин».
«И время поглотило эту месть»
Прошло всего несколько лет. В конце 1930-х – начале 1940-х были «изобличены» и ушли со сцены те, чьи имена стали для миллионов людей олицетворением «большого террора»; уволены из «органов» и осуждены «за применение незаконных методов следствия» лица, проводившие «расследование» дел 1937–1938 годов. Тогда же по заданию сверху было проведено и расследование действий некоторых бывших сотрудников НКВД в Перми.
 |
| Священник Константин Воронцов. Фото из следственного дела 1930 г. (ПермГАНИ. Ф. 641-1. Оп. 1. Д. 8031. Л. 153) |
Сейчас перед нами редкие документы – выписки из протоколов допросов свидетелей по делу главных обвиняемых:
Наконец в начале 1950-х прогремело разоблачение «культа». По фактам злоупотреблений в ходе процессов 1937–1938 годов были проведены дополнительные расследования и появились новые «штрихи».
Из обзорной справки по делу в отношении бывших уполномоченных НКВД: «Указанные лица (бывшие следователи и уполномоченные. – Авт.) 23 июня 1941 года были осуждены Военным Трибуналом НКВД Уральского Военного Округа к ВМН. Из материалов дела видно, что СОЛОВЬЕВ и ПОПЦОВ были признаны виновными в том, что, работая в Ворошиловском райотделе НКВД в период 1937–1938 годов, проводили массовые необоснованные аресты советских граждан, а в ходе следствия по делам арестованных применяли недозволенные методы допросов, занимались подлогом и фальсификацией следственных документов. В результате этих действий на территории Ворошиловского района было искусственно создано ряд несуществующих антисоветских организаций: шпионских, диверсионных, вредительских, террористических, повстанческих, националистических и т.д. Как показали обвиняемые и многочисленные свидетели, к проведению массовых арестов были привлечены все сотрудники РО НКВД (перечисляются фамилии). Как видно из материалов дела, аресты граждан производились без соответствующих поводов и оснований, на основе заранее подготовленных списков, независимо от того, имелись ли на этих людей компрометирующие материалы или их не было… а факты “преступной деятельности” обвиняемых излагались в зависимости от того, как сработает фантазия следователя. В ходе следствия применялись метод камерной обработки, провокации, получения от арестованных заявлений с признанием своей вины, уговоры, холодный карцер, угрозы и запугивание…
И все же историческая справедливость – вещь относительная. Родственников пострадавших ожидало долгое хождение по инстанциям, уклончивые ответы, полуправда, а в некоторых случаях – и такое «утешение», которое заслуживает того, чтобы быть отмеченным.
Отечественная история XX века построена на противоположностях. И сегодня кто-то почитает новомучеников, а кто-то, увы, до сих пор – «выдающихся борцов с изменой и крамолой» периода 1930-х годов. Конечно, обращение к судьбам пострадавших за веру не должно становиться поводом для возбуждения чувства мести. Образованные и простые, кроткие, но нередко и обличающие своих палачей во время следствия, они сознавали, что становятся жертвой за Того, Чье имя Любовь, и твердо веруя в то, что «врата ада не одолеют Церковь»; надеялись только на то, что время вернет им добрую память. Важно знать об этом и ничего не перепутать…
Авторы выражают глубокую благодарность за помощь в работе с архивными документами сотрудникам ПермГАНИ.