Записки на манжетах это что
Записки на манжетах Булгаков краткое содержание
Записки на манжетах Булгаков краткое содержание повести
Повесть «Записки на манжетах» была написана Михаилом Афанасьевичем Булгаковым на протяжении 1922-1923 годов. Произведение в определенной степени носит автобиографический характер и посвящается непростым взаимоотношениям между автором и Советской властью. Прототипом центрального персонажа послужил сам писатель, изложивший в этой истории некоторые моменты собственного жизненного пути, в частности, пребывание во Владикавказе летом 1920 года и стремление навсегда покинуть родину.
Первоначально мужчина, заразившийся тифом, беседует со своим давним знакомым, автором беллетристических литературных произведений по имени Юрий Слёзкин. Их разговор касается необходимости существования внутри печатного издания специального подотдела, специализирующегося на искусстве. Основной герой в итоге начинает исполнять обязанности заведующего литературной частью или Лито.
Далее происходит горячая дискуссия, относящаяся к великому русскому поэту Александру Пушкину. Главный персонаж повести в итоге побеждает противника, настаивающего на том, что творчество Пушкина давно устарело и более не представляет интереса для публики. Однако по завершении диспута мужчина, взявший на себя руководство Лито, неоднократно подвергается жестким и язвительным нападкам со стороны журналистов той же газеты, где работает он сам.
В то же время во Владикавказ пребывают поэты Осип Мандельштам и Рюрик Ивнев. Центральный герой произведения читает им статью, освещающую особый юмор, присущий Чехову, в результате чего ему предлагается написать крупномасштабную и серьезную статью, посвященную Пушкину. Но художница, которой было поручено украсить текст изображением знаменитого стихотворца, случайно делает Александра Сергеевича похожим внешне на персонажа поэмы Гоголя «Мертвые души», помещика Ноздрёва, и в результате ее ошибки вечер в честь Пушкина полностью проваливается. Более того, в дальнейшем вечера, носящие литературный характер, оказываются под полным запретом.
Основной герой истории соглашается на предложение, поступившего от некоего присяжного поверенного. Мужчину просят создать пьесу революционного плана, описывающую существование какого-либо дикого племени в отдаленных краях. За данное произведение автору вручается довольно солидный гонорар, и этот человек полагает, что благодаря имеющимся у него теперь финансовым средствам он сумеет добраться до Франции. Однако надежда на возможную эмиграцию оказывается несбыточной в связи с явным недостатком у писателя материальных ресурсов. В течение некоторого периода времени главный персонаж странствует по территории Кавказа, но затем он принимает решение о возвращении в Москву. В столице мужчина начинает работать в литературном подотделе в качестве секретаря.
Центральный герой повести порой оказывается и в чрезвычайно необычных ситуациях, которые он абсолютно не в силах объяснить себе с логической и осмысленной точки зрения. Однажды он не обнаруживает Лито на месте, а стены украшены огненными надписями, являющимися цитатами из повести Гоголя «Нос». На следующий день выясняется, что специальный отдел был переведен в иное помещение незадолго до прихода мужчины на службу.
Основной персонаж произведения постоянно испытывает страдания из-за невозможности полноценно заниматься литературным творчеством, связанной с весьма незначительным количеством денежных средств, которыми располагает писатель. В финале повести Лито оказывается ликвидированным, и герой истории снова попадает в чрезвычайно сложную ситуацию, осознавая абсолютную неопределенность своего будущего.
Булгаков не в состоянии окончательно принять новую власть и ее жестокие законы, что в полной мере отражается в соответствующем произведении. Автора искренне беспокоит дальнейшая судьба страны, но он понимает, что у него не имеется никаких возможностей для изменения создавшейся ситуации.
Записки на манжетах
Запи́ски на манже́тах — частично автобиографическая [1] повесть, написанная Михаилом Булгаковым в 1922—1923 годах. При жизни писателя повесть ни разу не публиковалась целиком, в настоящее время часть текста утеряна.
Содержание
Сюжет
Основным мотивом «Записок на манжетах» стала проблема отношений писателя и власти. [2] В автобиографической повести достаточно подробно описана жизнь Булгакова на Кавказе и первые месяцы его пребывания в Москве, вплоть до практически дословного описания диспута об А. С. Пушкине (Владикавказ, лето 1920) и намерения эмигрировать.
Сохранившийся в настоящее время текст разделён на две части (в первоначальной редакции повесть состояла из трёх частей).
Первая часть начинается с разговора главного героя (прототипа Булгакова), больного тифом, и его знакомого, беллетриста Юрия Слёзкина, о необходимости открытия подотдела искусств в газете. Главный герой становится заведующим литературной частью (завлито).
В пятой главе «Камер-юнкер Пушкин» подробно описывается диспут о Пушкине, состоявшийся летом 1920 года во Владикавказе. В этом эпизоде главный герой берёт верх над оппонентом, предлагающим «Пушкина выкинуть в печку», однако после этого подвергается многочисленным нападкам в газете.
Между тем во Владикавказ заезжают Рюрик Ивнев и Осип Мандельштам. Главный герой читает статью «О чеховском юморе» и получает предложение написать статью о Пушкине; однако из-за художницы, изобразившей Пушкина похожим на Ноздрёва (персонаж поэмы Н. В. Гоголя «Мёртвые души»), «Пушкинский вечер» проваливается. Литературные вечера запрещают.
Главный герой принимает предложение помощника присяжного поверенного написать революционную пьесу «из туземной жизни». За пьесу автор получает сто тысяч и мечтает на эти деньги бежать во Францию, однако эмиграция срывается из-за нехватки средств. Некоторое время герой путешествует по Кавказу, затем решает вернуться домой, в Москву, где получает должность секретаря в Лито.
В главе «Неожиданный кошмар» в повесть вводятся элементы мистики. Герой, однажды утром не найдя в привычном месте Лито, замечает на стенах огненные надписи — цитаты из повести Гоголя «Нос». На следующий день оказывается, что за час до его прихода отдел был перенесён в другое помещение.
На протяжении всей части, описывающей приключения в Москве, перед героем стоит проблема отсутствия денег и возможности заниматься литературной деятельностью.
Повесть заканчивается ликвидацией Лито.
Автобиографические мотивы
В главе «Камер-юнкер Пушкин» Булгаков довольно точно передал суть высказываний его оппонента, главного редактора владикавказской газеты «Коммунист» Г. И. Астахова. Отчёт, помещенный в «Коммунисте», приводит слова Астахова:
«Пушкин — типичный представитель либерального дворянства, пытавшегося „примирить“ рабов с царем… И мы с спокойным сердцем бросаем в революционный огонь его полное собрание сочинений, уповая на то, что если там есть крупинки золота, то они не сгорят в общем костре с хламом, а останутся.» [3]
Возражения Булгакова, в повести переданные пушкинскими словами «ложная мудрость мерцает и тлеет перед солнцем бессмертным ума…», в статье «Коммуниста» с подзаголовком «Волк в овечьей шкуре» описываются так:
«С большим „фонтаном“ красноречия и с большим пафосом говорил второй оппонент — литератор Булгаков. Пушкин был „и ночь и лысая гора“ приводит Булгаков слова поэта Полонского, и затем — творчество Пушкина божественно, лучезарно; Пушкин — полубог, евангелист, интернационалист (sic!). Все было выдержано у литератора Булгакова в духе несколько своеобразной логики буржуазного подголоска и в тезисах и во всех ухищрениях вознести Пушкина.»
В «Записках на манжетах» Булгаков дословно привёл отзывы оппонентов: «Я — „волк в овечьей шкуре“. Я — „господин“. Я — „буржуазный подголосок“».
«Революционная пьеса», о которой пишет Булгаков в главе «Бежать. Бежать!» — «Сыновья муллы».
В 1921 году Булгаков имел намерение эмигрировать и именно с этой целью добирался от Владикавказа до Батума, однако эмиграция не состоялась из-за отсутствия у Булгакова денег, чтобы заплатить капитану судна, идущего в Константинополь. (Описывается это в той же главе «Бежать. Бежать!».)
Первая жена Булгакова Т. Н. Лаппа в своих «Воспоминаниях» подтверждает намерение писателя эмигрировать: «Тогда Михаил говорит: „Я поеду за границу. Но ты не беспокойся, где бы я ни был, я тебя выпишу, вызову“. Ходили на пристань, в порт он ходил, всё искал кого-то, чтоб его в трюме спрятали или ещё как, но тоже ничего не получалось, потому что денег не было». [4]
Публикации
Впервые напечатано: часть первая — литературное приложение к газете «Накануне», 18 июня 1922 года, Берлин — Москва (с купюрами, отмеченными точками). Републикована с разночтениями, изъятиями и добавлениями: альманах «Возрождение», Москва, 1923 (№ 2). Отрывки из первой части перепечатаны (с некоторыми добавлениями): «Бакинский рабочий», 1 января 1924.
Вторая часть повести опубликована: «Россия», Москва, 1923 год (№ 5).
Обе части впервые опубликованы вместе (по текстам «Возрождения» и «России» с добавлением пропущенных фрагментов из «Накануне» и «Бакинского рабочего»): Театр, Москва, 1987 год (№ 6).
Существовал более полный текст «Записок на манжетах», который Булгаков читал на собрании литературного общества «Никитинские субботники» в Москве 30 декабря 1922 года и 4 января 1923 года.
В протоколе заседания 30 декабря 1922 года зафиксировано:
Михаил Афанасьевич в своем предварительном слове указывает, что в этих записках, состоящих из 3-х частей, изображена голодная жизнь поэта где-то на юге (называя главного героя «Записок на манжетах» поэтом, Булгаков стремился создать впечатление, что он не столь автобиографичен, как это казалось слушателям). Писатель приехал в Москву с определенным намерением составить себе литературную карьеру. Главы из 3-й части Михаил Афанасьевич и читает. [1]
19 апреля 1923 года Булгаков получил проект договора АО «Накануне» об отдельном издании повести, однако десятый параграф проекта (о сокращении текста по требованию цензуры) вызвал возражения писателя.
«Записки на манжетах» в Берлине так и не вышли, и рукописи или корректуры этого издания не сохранились. В незаконченной повести «Тайному другу» (1929) Булгаков описал финал этой истории: «Три месяца я ждал выхода рукописи и понял, что она не выйдет. Причина мне стала известна, над повестью повис нехороший цензурный знак. Они долго с кем-то шушукались и в Москве, и в Берлине».
Булгаков пытался опубликовать повесть также в издательстве «Недра» (написал письмо секретарю П. Н. Зайцеву), однако публикация не состоялась.
Известный сегодня текст повести не включает в себя третью часть, предположительно описывающую московские сцены. [5]
Неизвестно содержание неопубликованной большей части текста «Записок на манжетах», вызвавшей основные цензурные претензии.
Записки на манжетах это что
Записки на манжетах. Михаил Афанасьевич Булгаков
и страждущим писателям русским
Сотрудник покойного «Русского слова»[1 — Сотрудник покойного «Русского слова»… — Исследователи предполагают, что Булгаков в данном случае имел в виду Н. Н. Покровского (дипломата и журналиста, сотрудничавшего в «Русском слове»), редактировавшего в то время владикавказские газеты «Кавказ» и «Кавказская жизнь» (Булгаков входил в состав сотрудников этих газет), но активнейшим (даже ведущим) сотрудником «Русского слова» был и А. В. Амфитеатров, также участвовавший в издании владикавказских газет (попутно заметим, что А. В. Амфитеатров, находясь в эмиграции, выступал с самыми жесткими статьями в адрес «вождей пролетариата»; в самый острый момент схватки между Сталиным и Троцким Амфитеатров так характеризовал их борьбу: «Ибо для нас, опытных, дело сводится к тому, что, как говорит Иван Федорович Карамазов: — Гад жрет другую гадину» (Возрождение. 1927. 10 декабря). Представляет интерес вообще весь состав сотрудников владикавказских газет. Для этого мы приведем выдержку из газеты «Кавказ» (1920. №2. 16 февраля): «Газета выходит при ближайшем участии Григория Петрова, Юрия Слезкина, Евгения Венского, Н. Покровского. Сотрудники газеты: А. В. Амфитеатров, Евгений Венский, Евграф Дольский, Александр Дроздов, Григорий Петров, Н. Покровский, Юрий Слезкин, Дмитрий Цензор, Михаил Булгаков… и др. Редактор Н. Покровский».Любопытен оптимизм редактора и сотрудников этой газеты. В статье «Счастливое начало» утверждалось: «Газета „Кавказ» выходит под счастливым предзнаменованием. На долго затученном горизонте фронта проглянули первые лучи яркого солнца победы. Взяты обратно от красных Ростов с Нахичеванью…»Что же произошло на самом деле — известно.Булгаков иронизирует над известной в прошлом умеренной либеральной газетой «Русское слово», выходившей в свет в 1895—1918 гг. С 1897 г. ее владельцем стал И. Д. Сытин. После первого ее закрытия большевиками газета в январе—июне 1918 г. выходила под названиями «Новое слово» и «Наше слово», а затем была прихлопнута окончательно. Газета, несомненно, сыграла свою роль в свержении самодержавия (кстати, А. В. Амфитеатров и на этом поприще потрудился «славно»).], в гетрах и с сигарой, схватил со стола телеграмму и привычными профессиональными глазами прочел ее в секунду от первой строки до последней.
Его рука машинально выписала сбоку: «В 2 колонки», но губы неожиданно сложились дудкой:
Он помолчал. Потом порывисто оторвал четвертушку и начертал:
До Тифлиса сорок миль…
Кто продаст автомобиль?
Сверху: «Маленький фельетон», сбоку: «Корпус», снизу: «Грач».
И вдруг забормотал, как диккенсовский Джингль[2 — …как диккенсовский Джингль… — Джингль — персонаж романа Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» (1837), предпочитавший в общении «телеграфный стиль». Позже Булгаков прекрасно сыграл роль судьи в инсценировке «Пиквикского клуба» на сцене Художественного театра.]:
— Тэк-с. Тэк-с. Я так и знал. Возможно, что придется отчалить. Ну, что ж! В Риме у меня шесть тысяч лир. Credito Italiano[3 — Credito Italiano — крупный банк «Итальянский кредит».]. Что? Шесть… И в сущности, я — итальянский офицер! Да-с! Finita la comedia![ <1>— Комедия окончена! (ит.).]
И, еще раз свистнув, двинул фуражку на затылок и бросился в дверь — с телеграммой и фельетоном.
— Стойте! — завопил я, опомнившись. — Стойте! Какое Credito? Finita?! Что? Катастрофа[4 — Что? Катастрофа?! — Так в одном возгласе Булгаков раскрывает крах белого движения на Кавказе.]?!
Хотел выбежать за ним… но внезапно махнул рукой, вяло поморщился и сел на диванчик. Постойте, что меня мучит? Credito непонятное? Сутолока? Нет, не то… Ах да! Голова! Второй день болит. Мешает. Голова! И вот тут, сейчас, холодок странный пробежал по спине. А через минуту — наоборот: тело наполнилось сухим теплом, а лоб неприятный, влажный. В висках толчки. Простудился. Проклятый февральский туман[5 — Проклятый февральский туман! — О «февральском тумане» 1920 г. Булгаков так писал в «Необыкновенных приключениях доктора» (глава «Великий провал»): «Хаос. Станция горела. Потом несся в поезде. Швыряло последнюю теплушку… Безумие какое-то. И сюда накатилась волна… Я сыт по горло и совершенно загрызен вшами. Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом…»]! Лишь бы не заболеть. Лишь бы не заболеть.
Чужое все, но, значит, я привык за полтора месяца. Как хорошо после тумана! Дома. Утес и море в золотой раме. Книги в шкафу. Ковер на тахте шершавый, никак не уляжешься, подушка жесткая, жесткая… Но ни за что не встал бы. Какая лень! Не хочется руку поднять. Вот полчаса уже думаю, что нужно протянуть ее, взять со стула порошок с аспирином, и все не протяну…
— Мишуня, поставьте термометр!
— Ах, терпеть не могу. Ничего у меня нет…
Боже мой, Боже мой, Бо-о-же мой! Тридцать восемь и девять… да уж не тиф ли, чего доброго[6 — …да уж не тиф ли, чего доброго? — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «Михаил работал в военном госпитале. Вскоре его отправили в Грозный… Потом его часть перебросили в Беслан. В это время он начал писать небольшие рассказы и очерки в газеты. А зимой 1920 г. он приехал из Пятигорска и сразу слег. Я обнаружила у него в рубашке насекомое. Все стало ясно — тиф. Я бегала по городу — нашла врача, который взялся лечить коллегу. Но вскоре белые стали уходить из города…»]? Да нет. Не может быть! Откуда?! А если тиф?! Какой угодно, но только не сейчас! Это было бы ужасно[7 — …только не сейчас! Это было бы ужасно… — Конечно, при нормальных обстоятельствах Булгаков ушел бы вместе со своей частью из Владикавказа. Т. Н. Лаппа не раз рассказывала, что он ругал ее за то, что она не отправила его, больного, со своими. Но это было бы гибельно для Булгакова. Т. Н. Лаппа продолжает: «Несколько раз к нам врывались вооруженные люди, требуя доктора и предлагая для больного транспорт. Но я не позволила увезти тяжелобольного Михаила, хотя рисковала и своей и его жизнью».]… Пустяки. Мнительность. Простудился, больше ничего. Инфлюэнца. Вот на ночь приму аспирин и завтра встану как ни в чем не бывало!
Тридцать девять и пять!
— Доктор, но ведь это не тиф? Не тиф? Я думаю, это просто инфлюэнца? А? Этот туман…
— Да, да… Туман. Дышите, голубчик… Глубже… Так.
— Доктор, мне нужно по важному делу… Ненадолго. Можно?
Пышет жаром утес, и море, и тахта. Подушку перевернешь, только приложишь голову, а уж она горячая. Ничего… и эту ночь проваляюсь, а завтра пойду, пойду! И в случае чего — еду! Еду! Не надо распускаться! Пустячная инфлюэнца… Хорошо болеть. Чтобы был жар. Чтобы все забылось. Полежать, отдохнуть, но только, храни Бог, не сейчас. В этой дьявольской суматохе некогда почитать… А сейчас так хочется… Что бы такое? Да. Леса и горы. Но не эти, проклятые, кавказские. А наши, далекие… Мельников-Печерский. Скит[8 — Леса и горы… Мельников-Печерский. Скит… — П. И. Мельников-Печерский (1818—1883) в своих романах «В лесах» и «На горах» красочно описал жизнь старообрядцев в дальних скитах.] занесен снегом. Огонек мерцает, и баня топится… Именно леса и горы. Полцарства сейчас бы отдал, чтобы в жаркую баню, на полок. Вмиг полегчало бы… А потом — голым кинуться в сугроб… Леса! Сосновые, дремучие… Корабельный лес. Петр в зеленом кафтане рубил корабельный лес. Понеже… Какое хорошее, солидное, государственное слово. — по-не-же! Леса, овраги, хвоя ковром, белый скит. И хор монашек поет нежно и складно:
Взбранной Воеводе победительная[9 — Взбранной Воеводе победительная. — Булгаков превосходно знал Евангелие и богослужебные тексты, используя их в своих произведениях. В данном случае писатель приводит начальные слова первого кондака Акафиста Пресвятой Богородице: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавлынеся от злых, благодарственная восписуем Ти рабы Твои, Богородице; но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная».].
Ах нет! Какие монашки! Совсем их там нет! Где бишь монашки? Черные, белые, тонкие, васнецовские[10 — …монашки… васнецевские. — Великий русский живописец В. М. Васнецов (1848—1926) особо был дорог киевлянам как художник, возглавлявший росписи величественного Князь-Владимирского собора в Киеве. Им же были прекрасно иллюстрированы и названные книги П. И. Мельникова-Печерского.].
— Ла-риса Леонтьевна[11 — — Лариса Леонтьевна… — Лариса Гаврилова, хозяйка дома, где снимали комнату Булгаковы, помогала Т. Н. Лаппа в уходе за больным.], где мо-наш-ки?!
— …Бредит… бредит, бедный.
— Ничего подобного. И не думаю бре-дить. Монашки! Ну что вы, не помните, что ли? Ну, дайте мне книгу. Вон, вон с третьей полки. Мельников-Печерский…
— Мишуня, нельзя читать.
— Что-с? Почему нельзя? Да я завтра же встану! Иду к Петрову. Вы не понимаете. Меня бросят[12 — Меня бросят! Бросят! — Булгаков не мог, конечно, впрямую описать весь трагизм своего положения и обозначает его отдельными фразами и возгласами. Между тем жизнь его висела на волоске, поскольку в городе его многие знали как белого офицера и корреспондента белогвардейских газет.]! Бросят!
— Ну хорошо, хорошо, встанете! Вот книга.
Милая книга. И запах у нее старый, знакомый. Но строчки запрыгали, запрыгали, покривились. Вспомнил. Там, в скиту, фальшивые бумажки делали, романовские. Эх, память у меня была! Не монашки, а бумажки…
— Лариса Леонтьевна… Ларочка! Вы любите леса и горы? Я в монастырь уйду. Непременно! В глушь, в скит. Лес стеной, птичий гомон, нет людей… Мне надоела эта идиотская война! Я бегу в Париж, там напишу роман, а потом в скит. Но только завтра пусть Анна разбудитменя в восемь. Поймите, еще вчера я должен был быть у него[13 — Поймите, еще вчера я должен был быть у него… — Булгаков постоянно говорит о какой-то важной встрече… Об этом же упоминала и Т. Н. Лаппа, но суть не раскрыла.]… Пой-мите!
— Понимаю, понимаю, молчите!
Туман. Жаркий красноватый, туман. Леса, леса… и тихо слезится из расщелины в зеленом камне вода. Такая чистая, перекрученная хрустальная струя. Только нужно доползти. А там, напьешься — и снимет как рукой! Но мучительно ползти по хвое, она липкая и колючая. Глаза, открыть — вовсе не хвоя, а простыня.
— Гос-по-ди! Что это за простыня… Песком, что ли, вы ее посыпали. Пи-ить!
— А-ах, теплая, дрянная!
— …ужасно. Опять сорок и пять!
— Доктор! Я требую… немедленно отправить меня в Париж! Не желаю больше оставаться в России… Если не отправите, извольте дать, мне мой бра… браунинг! Ларочка-а! Достаньте.
— Хорошо, Хорошо, Достанем. Не волнуйтесь.
Тьма. Просвет. Тьма… просвет. Хоть убейте, не помню…
Голова! Голова! Нет монашек, взбранной воеводе, а демоны трубят и раскаленными крючьями рвут, череп. Го-ло-ва.
Просвет… тьма. Просв… нет, уже больше нет! Ничего не ужасно, и все — все равно. Голова не болит. Тьма и сорок один и одна[14 — Тьма и сорок один и одна… — Через год Булгаков писал своему двоюродному брату Константину: «Мы расстались с тобой приблизительно год назад. Весной я заболел возвратным тифом, и он приковал меня…
«Вокруг Булгакова»: рукописи не горят. Но их можно стирать!
Собственно, именно этот черновик скорее всего и дал название повести. Написано на манжете: «1922 г. 19 сентября. Я писал на манжете единственному человеку, который нашёл слова, чтобы поддержать пламень у меня. Я этого не забуду. М. Булгаков». Манжеты и воротнички тогда были съемными и стирались отдельно. По воспоминаниям машинистки Ирины фон Раабен, печатавшей «Записки», «у него в руках были, как я помню, записные книжки, отдельные листочки, но никакой рукописи как таковой не было». А возможно также манжеты, рукава и другие части одежды.
«Записки на манжетах» были написаны в 1922-23 года и состояли первоначально из трёх частей. Две из них были опубликованы в литературном приложении к газете «Накануне» в 1922 и в альманахе «Возрождение» в 1923 году. Кроме того, существовал более полный текст «Записок на манжетах», который Булгаков читал на собрании литературного общества «Никитинские субботники» в Москве 30 декабря 1922 года и 4 января 1923 года. Относительно полное издание было осуществлено только в 1987 году.
Записки охватывают начало его литературной деятельности.
Первая часть начинается с краха белого фронта и заболевания Булгакова. Далее следует его работа в лито (литературный отдел или секция) подотдела искусств отнаробраза (отдела народного образования) владикавказского ревкома, постановка пьесы «Сыновья муллы» во Владикавказе. Там его карьера закончилась из-за конфликта с редактором владикавказской газеты «Коммунист» Георгием Астаховым (большинство имён в повести подлинные, но Астахов по имени не назван) из-за диспута о Пушкине. Слёзкин примерно годом позже писал: «молодой беллетрист М. Булгаков «имел гражданское мужество» выступить оппонентом, но зато на другой день в «Коммунисте» его обвиняли чуть ли не в контрреволюционности».
Вторая часть — попытки устроиться на работу в Тбилиси и попытка эмиграции из Батуми.
«Бежать! Бежать! (…) Вперёд. К морю. Через море и море, и Францию — сушу — в Париж!». Как позже рассказывала Татьяна Лаппа: «Михаил говорит: «Я поеду за границу. Но ты не беспокойся, где бы я ни был, я тебя выпишу, вызову». Я-то понимала, что это мы уже навсегда расстаёмся. Ходили на пристань, в порт он ходил, все искал кого-то, чтоб его в трюме спрятали или еще как, но тоже ничего не получалось, потому что денег не было».
Третья — отъезд в Москву и работа в лито Главполитпроса Наробраза.
К сожалению, полный текст повести не сохранился, а черновиков, как указано выше, не было. Дошедшая до нас часть текста составляет порядка трети его первоначального объёма. К тому же она искромсана цензурой.
В современных публикациях повесть состоит из двух частей — кавказской и московской.
В повести Булгаков довольно подробно описывает свою работу и отношения с Советской властью. Вот, например, безмолвный диалог с чекистом: «Подошёл. Просверлил глазами, вынул душу, положил на ладонь и внимательно осмотрел. Но душа — кристалл! Вложил обратно. Улыбнулся благосклонно». Там упоминается ряд известных персонажей русской культуры того времени. Например — Николай Евреинов и Осип Мандельшам, с которыми Булгаков виделся на Кавказе.
Что можно сказать об этом произведении?
Во-первых, «Записки на манжетах» безусловно являются прямым предшественником и «Белой гвардии», и повести «Тайному другу», и «Театрального романа». Всё эти произведения в высшей степени автобиографические, в которых Булгаков рассказывает о различных эпизодах своей жизни и литературного творчества. Причём они вполне реалистичны.
Впрочем, как мы писали, всюду в творчестве Булгакова присутствует мистика. Например, однажды он, явившись в московское лито, обнаруживает пустое помещение с огненными цитатами из гоголевского «Носа» на стенах — его работа переехала. Да и манера поведения некоторых персонажей вполне демоническая. Евреинов, например, едет в Петербург, которого, на момент описываемых событий, уже шесть лет как не существовало.
Во-вторых, заметно, что Булгаков на момент написания повести ещё выработал своего языка, который так восхищает нас в «Мастере и Маргарите», да даже ещё и в «Белой гвардии».
Заметно, что он пытается подражать футуристам, которых вообще-то не любил. Текст рваный как стихи Маяковского, а некоторые сравнения — вполне футуристические. «Неба нет. Вместо него вист огромная портянка». Вспомним у вымышленного Булгаковым поэта-футуриста Русакова: «раскинут в небе дымный лог».
В-третьих, есть в тексте прямые отсылки к будущему «закатному роману».
В самом начале повести звучат слова:
«До Тифлиса сорок миль…
Кто продаст автомобиль?
Сверху: «Маленький фельетон», сбоку: «Корпус», снизу: «Грач»».
Автору статьи сразу же вспомнилось: «на остров обрушилась буланая открытая машина, только на шофёрском месте сидел не обычного вида шофёр, а чёрный длинноносый грач в клеёнчатой фуражке и в перчатках с раструбами».
И фраза «рукописи не горят» тоже впервые появилась именно в «Записках». Рассказывая об одной из своих ранних пьес «Сыновья муллы» Булгаков пишет: «В смысле бездарности — это было нечто совершенно особенное, потрясающее! Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного творчества. Не верил глазам! На что же я надеюсь, безумный, если я так пишу?! С зеленых сырых стен и из черных страшных окон на меня глядел стыд. Я начал драть рукопись. Но остановился. Потому что вдруг, с необычайной чудесной ясностью, сообразил, что правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! Порвать, сжечь… От людей скрыть. Но от самого себя — никогда! Кончено! Неизгладимо. Эту изумительную штуку я сочинил. Кончено!».
Сам Булгаков, обычно склонный к гиперкритицизму, оценил своё ранее сочинение так: «не будь «Накануне», никогда бы не увидали света ни «Записки на манжетах», ни многое другое, в чем я могу правдиво сказать литературное слово…».